Хоккуист

29.03.2006

Не умеет писать длинно. Все эти подробные диалоги с детальным описанием перемещения действующих лиц…
Какой интерес, если в голове уже все есть, все эти картинки, все это кино в цвете и со звуком?
Не интересно смотреть фильм и одновременно записывать в подробностях и деталях все там происходящее.
Тем более — который раз.
Когда пытается писать длинно, то быстро скучнеет, начинает дремать, и всхлипнув уходит не дожидаясь конца со словами: «Да, да, спасибо, я уже видел».
Когда быстро, то не успевает опомниться, вздрогнуть, а все уже здесь, на компьютере, на бумаге.
И сам сидит, читает с большим интересом, потому что неожиданно и любопытен финал.


Она ему дала трахнуть, отодрать и кончить

25.03.2006

Как все же интересен и могуч великий русский языка!
Писал письмо, и по ходу дела споткнулся о то, что вроде бы обычные и приличные слова так и норовят повернуться другой своей стороной. К лесу передком, ко мне задницей.
Вот к примеру фраза: «Петя трахнул Машу». Без уточняющего — «по голове», меня поймут не правильно.
Или скажем такая фраза: «Папа отодрал Олю. Оля кричала и стонала». Если не вставить слово «ремнем» или «розгами», так и вовсе ужас какой-то видится.
А уж вроде бы совершенно безобидное — «Она ему дала» всеми дружно понимается совершенно однозначно и без вариантов.
Да что там говорить, вот недавний пример: художник работает в своем фотошопе, подходит соседка по студии, приобнимает за плечи и заявляет: «Мне кончить надо! Пошли, поможешь».
Пока не выяснилось, что ей надо закончить ретушь, с которой она без него не разберется, то был, прямо скажу, озадачен.
Так что даже вместо «Я кончил» приходится писать «Я закончил».
А то ведь мало ли что подумают…


Сосиски с морилкой

24.03.2006

Сосиски с капустой под соусом из морилки

До сих пор вздрагиваю от воспоминаний о советском общепитовском сером пюре с лужей мутного топленого масла в центре.
И еще котлеты такие были. Специфические.
Это не название, это определение.
То есть, это сейчас они специфические, а тогда других не было, тогда ГОСТ был.
А еще капуста была тушеная. Серая. Кислая.
И компот из сухофруктов.
А когда работал в кафе, то сосиски на ночь туго набивали в молочные бидоны и заливали водой.
К утру вся вода впитывалась.
На разницу весь персонал под вечер был в хлам.
Бармен мудрил с коньяком и прочими напитками и тоже жил очень хорошо.
Но бармены быстро менялись.
Ротацию барменов обеспечивала прокуратура.
А здоровенный, краснорожий шеф-повар с руками как окорока, после второго литра спускался в подвал, поджигал большую паяльную лампу и принимался палить кур.
Это у него бзик такой алкогольный был.
Как вечером нажрется, так кур палить.
И один не мог, обязательно заставлял кого-нибудь с собой оставаться.
Здоровенный, агрессивный, грубый и бухой.
То ли посадили его, то ли помер от апоплексического удара.
А не фиг было сосиски водой пропитывать, а после, чтоб страх заглушить, ночами водку квасить и кур палить. Одному страшно было, вот и оставлял с собой кого-нибудь.
А все равно помер.
Или посадили.
Так и так не доводит до добра расхищение социалистической собственности.
Пусть даже и в виде водопроводной воды в толстых водянистых сосисках.
И коньяка с той же водой.
А когда работал в хозяйственном, там из одной фуры морилки делали две.
И олифы тоже две.
С разницы нам тоже капало на стакан кефира.
А что покрепче покупали на деньги, полученные со спекуляции жутким дефицитом — крышками для консервирования и туалетной бумагой.
Ко мне из других городов делегации за крышками приезжали.
А за туалетную бумагу девушки такое предлагали…
Морилку таскал домой ящиками, и перегонял с помощью скороварки и ректификационной колонны из институтской лаборатории, вынесенной оттуда сильно заинтересованным соседом аспирантом.
После туда кидалась марганцовка, активированный уголь и получался чистый спирт.
Бутылка водки стоила 4,12, а бутыль спирта из морилки обходилась в 60 копеек.
Потом государство это дело прочухало и стало добавлять в морилку яд для тараканов.
Мы все равно прогоняли, чистили и пили, пили, пили…
А после спиртовую морилку вообще сняли с производства и заменили на водорастворимую.
Но до этого наша директриса успела загнать налево с полдюжины фур.
Которые наш дружный коллектив грузчиков сделал из четырех, с помощью воронки и самодельной открывашки для портвейна.
Посуду для этого отдельным рейсом привозили за отдельные деньги отдельные шофера.
А когда в гастрономе работал, там такое было…
И в Манеже.
И в Центральном выставочном зале.
Оттуда у меня целиком дома лежала выставка японского плаката. Друзьям раздаривал и все стены в постерах были.
Лохи брызгались слюной и падали без чувств, захлебываясь от зависти.
А еще в булочной ночные приемщицы с кондитеркой крутили.
Иногда и с грузчиками крутили.
С кондитеркой для денег, с грузчиками для удовольствия.
И в музее народов востока.
И в музее на Делегатской.
И в центре народного творчества.
Уж вроде чего можно было тогда с матрешек-балалаек наварить, но администрация неплохо жила…
Не на зарплату же жить.
На нее только помирать.
Это если без похорон и поминок.
Так, скромно, литр на троих и пара сайры в собственном соку.
И утром кружка прозрачного пива со стиральным порошком в общественной поилке.


О быдлоидах, быдле и быдлении

24.03.2006

Быдлоиды с матовыми глазами бесцельно бродили по тротуарам Кракенбугенваллена. Они тягуче быдлили и время от времени похрипывали, посапывали, поплевывали и гадили. От них исходил душный, тягучий и вязкий запах скудоумия.
Быдлоиды Кракенбугенваллена вообще были крайне расположены к тому, чтобы с утра и до поздней ночи без устали быдлиться. Быдление было их любимым, и по сути единственным занятием и развлечением. Набыдлив где-нибудь, они оставались этим страшно довольны, и хлопая руками по коленям, разевая грязные рты визгливо гоготали собравшись в стаи.
Редко можно было встретить одиноко бредущего куда-нибудь быдлоида, они все время собирались большими гуртами и шли куда-нибудь быдловаться.
Набыдлившись, под утро они вяло разбивались на небольшие бражки и тускло раходились по матрацам отсыпаться, чтобы на следующий день вновь продрать матовые глаза и тащиться в свое привычное стойло пить пиво и вяло соображать — что бы это сегодня такого набыдлить и куда лучше пойти ночью побыдловаться. В этом быдлоиды Кракенбугенваллена ничем не отличались от прочих быдлоидов из всех прочих мест.
Хмельной их грезой было всеобщее, всемирное обыдление. Впрочем, это так и оставалось пустым призывом, поскольку страсть к быдлению и быдлованию просто не оставляли ни для чего другого ни сил, ни времени, ни интереса.
Быдло — одно слово.


Чаепитие с кирпичем

20.03.2006

Кирпичный чай

Довольно часто, когда в гостях тебя собираются напоить чаем, то в кружку теплой воды бросают тампон на ниточке и получившийся анемичный анализ ставят перед тобой с куском рафинада на блюдечке.
И вот это вот называют чаем.
Затем остатки еще пару раз заливают из остывшего чайника до полного исчезновения цвета.
Вкуса и запаха там изначально не было.
В кружке хорошо заваренного чая не то что дна, а стенок не должно быть видно.
И цвет у настоящего чая, как у древнего кирпича — густо-бардовый.
Именно поэтому крепкий, то есть нормально заваренный чая я называю кирпичным.
Хотя в действительности, кирпичным или плиточным называют чай спресованный в бруски, в кирпичи.
И вещь это абсолютно непотребная.
Как-то, еще при совке, увидел в богом забытом сельпо здоровенную и тяжеленную плиту прессованного чая.
Конечно же я ее немедленно купил.
Плита была гладкая, блестящая, бурого цвета с выдавленным гостом и логотипом чаеразвесочной фабрики.
Когда через пару недель я привез ее домой, то при помощи молотка и зубила отколол кусок и ради любопытства заварил.
Ну, в общем, это конечно не чай.
И никогда им не был.
Когда отколотый кусок наконец распарился, то на поверхности толстым слоем плавали ветки, щепки и куски грубых листьев с прожилками, а на дне скопился илистый осадок из песка, мелких камешков и какой-то дряни.
Отдавало это варево сеном, глиной и козьим пометом.
Не то что пить, а нюхать его было противопоказано.
Но в качестве опыта интересно и познавательно.


Жора

18.03.2006

Противно пытаться договориться с совестью, Жора.
Я тебе скажу даже больше, чтоб ты знал и был мудрым и спокойным.
Чтоб ты был мудрым и не делал маленьких глупостей с большими последствиями.
С совестью вообще нельзя договориться.
Ты не с ней договариваешься, Жора, ты себя уговариваешь.
Ты уговариваешь себя сделать то, за что она тебя все равно никогда не простит и будет тыкать тебя в это мордой и делать больно.
Не потому, что она садистка и ей это нравится, а потому, что она иначе не может.
Ты, Жора, можешь, а она — нет. В этом разница между вами.
Но ты пока этого не знаешь и приводишь доводы, горячо перечисляешь много разных причин, пытаешься быть убедительным и многословным.
Ты громко кричишь или монотонно бубнишь что-то для того, чтобы не слышать ее.
Чтобы потом ты мог бы ей сказать: «А что ж ты, падла, мне тогда не помешала?! Что же ты, паскуда, позволила мне это сделать, а?! А теперь вот жрешь меня поедом, сволочь! Ты, это ты одна во всем виновата!»
Да, Жора, это она во всем виновата.
Это она будет виновата в том, что ты уже никогда не сможешь сказать ни себе ни другим: «Я никогда этого не сделаю!»
Ты знаешь, Жора, как это?
Нет, ты пока не знаешь и не дай тебе Бог, чтобы ты знал, Жора.
Поэтому я, старый, седой и с люмбаго по всему организму говорю тебе, чтоб ты знал.
Чтоб ты знал, и не будил эту спящую собаку.
Дай тебе Бог здоровья, и чтобы ты так жил, как она сладко спит, Жора.

Еще


Весенняя национальная идея

18.03.2006

Весна-красна

Выхожу из дома, иду по делам. Грязь по колено, сучья какие-то валяются, строительная арматура, из снега мусор вытаивает, словом, все как обычно.
На подходе к нужному дому вижу толстого плешивого мужика, который стоит на остатках газона и не спеша, небрежно мочится в сторону стены. Отряхнувшись, на ходу застегивая штаны мужик неторопливо подошел к жигуленку и кряхтя влез за руль. Ну, картина обычная. Забываю и иду дальше.
Через четверть часа по той же дороге возвращаюсь обратно. Плешивый стоит уже у столба и также неспешно, обстоятельно и обильно мочится. Поссав, снова влез в машину.
Я уже в легком недоумении.
Прохожу еще метров двадцать. У следующего дома, рядом с гаражами стоят двое гопников стремного вида с побитыми мордами и вовсю поливают пространство перед собой.
Ну, думаю, господа-граждане, еще одна такая картина и это уже будет слишком даже для моей великой родины. Пока я так думаю, заворачиваю за угол и чуть не натыкаюсь на классического вида бича с авоськой в одной руке. В другой руке у него уже не авоська, и струя тоже изрядная.
Нет, думаю, надо домой. Что-то это все мне настроения не поднимает. Вот в магазин за хлебушком только заскочу, и домой.
У входа в магазин стоит компания, от которой метров за двадцать разит перегаром, застарелой мочой и свежим пивом, которым они тут же и пробавляются. Ну ладно, думаю, эти хоть здесь ссут. Они между «ракушек» облегчаются. Место там у них для этого отведено.
Хрена лысого! От компании отделяется вялая фигура, делает два неверных шага в сторону и повернувшись ширинкой к публике начинает копаться в ней пьяными пальцами.
Тут я окончательно решил, что с меня на сегодня хватит, цапнул быстро батон и глядя исключительно под ноги скоро-скоро пошел к дому. К некоторому моему удивлению ни в подъезде, ни в лифте никто не ссал, ни мочился, не облегчался каким-либо другим способом.
Уже дома я вспомнил и профессора Преображенского и Васисуалия Лоханкина с его «великой сермяжной правдой» и нынешние затяжные и натужные поиски русской национальной идеи.
Вот мне и подумалось: так, может быть, вот она, идея-то? Простая, доходчивая и очень русская: «Да нассать на все!»