Мир взрывался и падал в огуречный рассол
Все это с детства помню. Была, а может, и по сию пору осталась книга Александра Архангельского, изданная то ли в пятидесятых, то ли в сороковых, которую несколько раз зачитывали, но каждый раз чудом удавалось ее возвращать.
Возможно, и сейчас где-то в шкафах стоит.
В юности мы с приятелями часто цитатами из нее разговаривали: «Не дури парень! Не люблю!», «Ты чего, тим-тим-тим, уставился?», «Водчонки небось хочешь, индюшкин кот?», «Правды взыскую. Бабеночку бы мне».
А первая фраза применялась везде, при любых обстоятельствах и в любых смыслах.
Звонишь кому-нибудь: «Как дела?» И в ответ слышишь тоскливое или бодрое, в зависимости от ситуации на том конце провода: «Лось пил водку стаканами!»
«Магдалиниаду» и «Мы — индустриальчики» знали наизусть.
А приятель детства очень любил декламировать «Сморкание».
Очень хорошо у него получалось, производило впечатление, особенно на дам.
Итак, Александр Григорьевич Архангельский (1889—1938), пародии.
ПЛОТЬ
Лось пил водку стаканами.
В дебрях опаленной гортани булькала и клокотала губительная влага, и преизбыток ее стекал по волосатой звериности бороды, капая на равнодушную дубовость стола.
Нехитрая ржавая снедь, именуемая сельдью, мокла заедино с бородавчатой овощью. Огурец был вял и податлив и понуро похрустывал на жерновах зубов, как мерзлый снежок под ногами запоздалого прохожего.
Оранжевая теплынь разливалась по тулову. Мир взрывался и падал в огуречный рассол. Наступал тот ответственный час, в который выбалтывается сокровенное и воображением овладевает апокалипсическое видение.
В ту пору и возникла в позлащенном оранжевом закатом оконце хмурая иноческая скуфья.
Недоброй черностью глаз монашек взирал на пиршество.
— Ты чего, тим-тим-тим, уставился? — превесело и пребодро воскрикнул Лось. — Влезай, присаживайся. Как звать-то?
— Евразии, — проскрипела скуфья.
— Водчонки небось хочешь, индюшкин кот?
— Правды взыскую, — пробубнил Евразии, облизывая губную сухоть. — Бабеночку бы мне.
— Эва, чего захотел! — Лось приударил стаканом по столу. — Дрова руби! Тим-тим-тим! Холодной водой обтирайся!
— Красоты ясажду, — сипел монашек. — Нутряной огонь опалят младость мою. Зрел я ноне беса. Бабеночку нерожалую. Персты пуховы… губы оранжевы…
Все ярилось в нем: и манатейный кожаный пояс на простоватых чреслах и бесстыжие загогулины нечесаных косм, высунувшиеся оранжевыми языками из-под омраченной плотью скуфьи.
Смутительная зудь явно коробила первозданное Евразиево вещество.
— Не дури, парень! Не люблю! — прикрикнул Лось, дивясь иноческому неистовству. — Смиряй плоть, блудливая башка. Тригонометрию изучай! Химию штудируй!
— Пошто супротив естества речешь?! — возопиял Евразии и вдруг преломился надвое в поясном поклоне. — Прости, брат во строительстве. Не помыслю о греховном, доколе не обрету знаний указуемых.
Дуют ветры — влажные, как коровьи языки. В величавых, как вселенная, дифибрерах крошится мир. В первозданной квашне суматошливой целлюлозы, как разрешенное сомнение, зачинается бумажная длинь, и в не охватных немощным глазом просторах возникает оранжевая пунктирь преображения Евразиевой плоти.
МАГДАЛИНИАДА
Мне снится, снится, снится,
Мне снится чюдный сон —
Шикарная девица
Евангельских времен.
Не женщина — малина,
Шедевр на полотне —
Маруся Магдалина,
Раздетая вполне.
Мой помутился разум,
И я, впадая в транс,
Спел под гармонь с экстазом
Чувствительный романс.
Пускай тебя нахалы
Ругают, не любя, —
Маруся из Магдалы,
Я втюрился в тебя!
Умчимся, дорогая
Любовница моя,
Туда, где жизнь другая, —
В советские края.
И там, в стране мятежной,
Сгибая дивный стан,
Научишь страсти нежной
Рабочих и крестьян.
И там, под громы маршей,
В сияньи чюдном дня,
Отличной секретаршей
Ты будешь у меня.
Любовь пронзает пятки.
Я страстью весь вскипел.
Братишечки! Ребятки!
Я прямо опупел!
Я словно сахар таю,
Свой юный пыл кляня…
Ах, что же я болтаю!
Держите вы меня!
СМОРКАНИЕ
Ныне, о муза, воспой иерея — отца Ипполита,
Поп знаменитый зело, первый в деревне сморкач.
Утром, восставши от сна, попадью на перине покинув,
На образа помолясь, выйдет сморкаться на двор.
Правую руку подняв, растопыривши веером пальцы,
Нос волосатый зажмет, голову набок склонив,
Левою свистнет ноздрей, а затем, пропустивши цезуру,
Правой ноздрею свистит, левую руку подняв.
Далее под носом он указательным пальцем проводит.
Эх, до чего ж хорошо! Так и сморкался б весь день.
Закукарекал петух, завизжали в грязи поросята,
Бык заревел, и в гробу перевернулся Гомер.
МЫ — ИНДУСТРИАЛЬЧИКИ
Дорогие деточки,
Тише, не кричать!
Планчик пятилеточки
Будем изучать.
Точечки, кружочечки,
Как звездочки, горят.
Стальные молоточечки
На строечках стучат.
Вагончик за вагончиком
По рельсикам бежит,
С железом и бетончиком
К заводикам спешит.
Работают в три сменочки
И тут, и тут, и тут.
Домночки, мартеночки.
Комбайнчики растут.
Мы девочки, мы мальчики,
Мы все инженера.
Мы все индустриальчики.
Ура! Ура! Ура!
Святополк Вагранкин
ЖЕЛЕЗНОЕ ЖЕЛЕ
Мой лоб — стальной!
Мой нос — чугунный!
Мой мозг — железистая печь!
Ремней железных шепот струнный —
Моя мозолистая речь!
Не страшен мне железный холод
В огне железного труда.
В моих руках железный молот,
В груди — железная руда.
Пылает горн, грохочет дизель
В дыму железной кутерьмы.
И я, как поп в железной ризе,
Пою железные псалмы.
На схожие темы:
Подпишись на RSS