И ведь, действительно, отчего никого не задевает и не расстраивает явное превосходство всех и всяческих машин над человеком.
Но дико ущемляет и раздражает сознание того, что компьютер, сука, умнее нас, потому что считает быстрее и каспарова в шашки обыграл.
Поймала сейчас по каналу "Культура" кусок разговора о том, как гаджеты подмяли под себя человечество, оно от них оглупляется и вообще попадает в рабство к всемирной сети Интернет. Глупость, конечно, но как повод потрындеть — ничуть не хуже любого другого. Однако там был один аргумент, рано или поздно всплывающий в любой подобной дискуссии, и он меня страшно интересует. Пожалуйста, ответьте: вы с ним согласны, вы ощущаете сердцем его правильность? Объясните мне, почему, у меня не складывается.
Аргумент был такой: компьютер умнее человека, потому что шахматный компьютер выиграл у чемпиона мира.
То есть я даже, ладно, готова согласиться, что это доказывает превосходство компьютера над человеком. Хотя компьютер есть всецело создание человеческих рук и доказывает, по-моему, только превосходство программистов и электронщиков над шахматистами, — но ладно, пускай.
Но почему в таком случае человечество не бьет тревогу из-за того, что чемпион мира по спринту не способен обогнать автомобиль?
К Алексан Глебычу отношение очень сложное, противоречивое и неоднозначное (а какое еще, если уже сказано "сложное"?), но слушать его интересно даже в том случае, если сам думаешь совершенно иначе. Но по этому вопросу разделяю все им сказанное процентов на девяносто. А в отдельных моментах и на сто двадцать, хотя так и не бывает.
Лет тридцать назад был у меня сослуживец, с которым иногда вместе ходили в близлежащую столовую.
Обычно сослуживец этот приносил из дома готовые бутерброды или покупал в гастрономе за углом шмат колбасы с хлебом и кефиром.
Общепита он всячески избегал и в столовую вместе с нами ходил в исключительных случаях.
Сперва мы думали, что он просто пытается экономить на общепитовской перловке с паровой котлетой.
Но его объемные бутерброды с толстенными ломтями буженины или ветчины по деньгам обходились явно дороже скромных перловых прелестей.
Спрашивать было неловко да и не интересно.
И вот, как-то из-за отсутствия домашних запасов он в очередной раз увязался со мной в столовую.
Там он всегда вид имел подавленный и даже пришибленный, за столиком стоял не поднимая глаз от тарелки.
И в этот раз, как всегда, он страдальчески сморщившись жевал макароны, и вдруг прошептал с напором «Ненавижу!».
Поскольку шопот был громким, я бы даже сказал, публичным, я счел возможным поинтересоваться, что его так возмущает, недоваренная перловка или что-то еще.
— Видеть не могу, как люди едят! — ответил он.
— Да? А что не так? Чавкают, плюются?
— Да мне плевать, что чавкают. Уж лучше бы чавкали и слюни пускали. Не могу видеть, как кто-то ест, потому что потом-то он этим всем будет какать! Понимаешь! Он жует котлету, а я вижу, как она у него в кишках переваривается, превращается в дерьмо и потом наружу выходит. Это невыносимо! — простонал он, бросая вилку и выбегая из столовой.
Мне подобные мысли никогда в голову не приходили, поэтому я был несколько обескуражен.
Выпытывать из него подробности, что он видит и думает о чужих процессах пищеварения и откуда у него это взялось, не хотелось.
И ни к чему оно, и аппетита не прибавляло.
Больше с ним эту тему не поднимали.
А через полгода-год, пойдя в очередной раз обедать, рассеяно глядя на соседей по столовой и перетирая зубами салат из кислой капусты, увидел за пару столиков от себя симпатичную девицу, увлеченно уплетающую пельмени.
Ела она их с таким аппетитом и непосредственностью, что любо дорого было за ней наблюдать, что я и делал с большим удовольствием.
И вдруг поймал себя на том, что представляю в красках и подробностях, что с этими пельменями происходит у нее в желудке, как они проходят в кишечник, и как и куда идут дальше.
И аж подавился.
Не от малоаппетитной картинки, а от самого факта, что такая мысль пришла в голову.
Капусту кое-как дожевал, но на девицу старался больше не смотреть, и изо всех сил чехвостил в хвост и в гриву того сослуживца с его заразными аберрациями мышления.
С тех пор такие неожиданные приступы несколько раз повторялись и, чаще всего, в самой неподходящей ситуации.
Даже имени того сослуживца в памяти не осталось, а вот зараза его до сих пор жива.
Странные все же люди бывают и мозги у них странно работают.
Наши люди стремятся в Стокгольм, Лондон и так далее.
Только для того, чтоб быть окруженными шведами.
Все остальное уже есть в Москве. Или почти есть.
Не для того выезжают, меняют жизнь, профессию, чтоб съесть что-нибудь,
И не для того, чтоб жить под руководством шведского премьера…
Так что же нам делать?
Я бы сказал: меняться в шведскую сторону. Об этом не хочется говорить, потому что легко говорить.
Но хотя бы осознать.
Там мы как белые вороны, как черные зайцы, как желтые лошади.
Мы не похожи на всех.
Нас видно.
Мы агрессивны.
Мы раздражительны.
Мы куда-то спешим и не даем никому времени на размышления.
Мы грубо нетерпеливы.
Все молча ждут, пока передний разместится, мы пролезаем под локоть, за спину, мы в нетерпении подталкиваем впереди стоящего: он якобы
медленно переступает.
Мы спешим в самолете, в поезде, в автобусе, хотя мы уже там.
Мы выходим компанией на стоянку такси и в нетерпении толкаем посторонних. Мы спешим.
Куда? На квартиру.
Зачем? Ну побыстрее приехать. Побыстрее собрать на стол.
Сесть всем вместе…
Но мы и так уже вместе?!
Мы не можем расслабиться.
Мы не можем поверить в окружающее.
Мы должны оттолкнуть такого же и пройти насквозь, полыхая синим огнем мигалки.
Мы все кэгэбисты, мы все на задании.
Нас видно.
Нас слышно.
Мы все еще пахнем потом, хотя уже ничего не производим.
Нас легко узнать: мы меняемся от алкоголя в худшую сторону.
Хвастливы, агрессивны и неприлично крикливы.
Наверное, мы не виноваты в этом.
Но кто же?
Ну, скажем, евреи.
Так наши евреи именно так и выглядят…
А английские евреи англичане и есть.
Кажется, что мы под одеждой плохо вымыты, что принимать каждый день душ мы не можем.
Нас раздражает чужая чистота.
Мы можем харкнуть на чистый тротуар.
Почему? Объяснить не можем.
Духовность и любовь к Родине сюда не подходят.
И не о подражании, и не о унижении перед ними идет речь… А просто…
А просто повсюду плавают утки, бегают зайцы, именно зайцы, несъеденные.
Рыбу никто свирепо не вынимает из ее воды.
И везде мало людей.
Странный мир.
Свободно в автобусе.
Свободно в магазине.
Свободно в туалете.
Свободно в спортзале.
Свободно в бассейне.
Свободно в больнице.
Если туда не ворвется наш в нетерпении лечь, в нетерпении встать.
Мы страшно раздражаемся, когда чего-то там нет, как будто на Родине мы все это имеем.
Не могу понять, почему мы чего-то хотим от всех и ничего не хотим от себя?
Мы, конечно, не изменимся, но хотя бы осознаем…
От нас ничего не хотят и живут ненамного богаче.
Это не они хотят жить среди нас.
Это мы хотим жить среди них.
Почему?
Неужели мы чувствуем, что они лучше?
Так я скажу: среди нас есть такие, как в Стокгольме.
Они живут в монастырях. Наши монахи – шведы и есть.
По своей мягкости, тихости и незлобивости.
Вот я, если бы не был евреем и юмористом, жил бы в монастыре.
Это место, где меня все устраивает.
Повесить крест на грудь, как наши поп-звезды, не могу. Ее сразу же хочется прижать в углу, узнать национальность и долго выпытывать, как это произошло.
Что ж ты повесила крест и не меняешься?
Оденься хоть приличнее.
В советское время было «веселей», заявил парнишка в «Старой квартире».
Коммунальная квартира невольно этому способствует.
Как было весело, я хорошо знаю.
Я и был тем юмористом.
Советское время и шведам нравилось.
Сидели мы за забором, веселились на кухне, пели в лесах, читали в метро.
На Солженицыне была обложка «Сеченов».
Конечно, было веселей, дружней, сплоченней.
А во что мы превратились, мы узнали от других, когда открыли ворота.
Мы же спрашиваем у врача: Доктор, как я? Что со мной?
Диагноз ставят со стороны.
Никакой президент не изменит нас.
Он сам из нас.
Он сам неизвестно как прорвался.
У нас путь наверх не может быть честным — категорически.
Почему ты в молодые годы пошел в райком партии или в КГБ?
Ну чем ты объяснишь?
Мы же все отказывались?!!
Мы врали, извивались, уползали, прятались в дыры, но не вербовались же ж! Же ж!!!
Можно продать свой голос, талант, мастерство.
А если этого нет, вы продаете душу и удивляетесь, почему вас избирают, веря на слово.
Наш диагноз — мы пока нецивилизованны.
У нас очень низкий процент попадания в унитаз, в плевательницу, в урну.
Язык, которым мы говорим, груб.
Мы переводим с мата.
Мы хорошо понимаем и любим силу, от этого покоряемся диктатуре и криминалу.
И в тюрьме, и в жизни.
Вот что мне кажется:
Нам надо перестать ненавидеть кого бы то ни было.
Перестать раздражаться.
Перестать спешить.
Перестать бояться.
Перестать прислушиваться, а просто слушать.
Перестать просить.
Перестать унижаться.
Улыбаться. Через силу. Фальшиво. Но обязательно улыбаться.
Дальше:
С будущим президентом – контракт!
Он нам обеспечивает безопасность, свободу слова, правосудие, свободу каждому человеку и покой, то есть долговременность правил.
А кормежка, заработок, место жительства, образование, развлечение и работа — наше дело. И все.
Мы больше о нем не думаем.
У нас слишком много дел.
Cантана ты или Cмит, мексиканец или еврей, католик или буддист, Богу наплевать на это.
Мой отец был потрясающим человеком, но, как все мексиканцы, он был мачо, и ему пришлось проделать очень длинный путь, чтобы узнать, что такое интуиция, сострадание и нежность.
Музыка — это баланс мужского и женского начал. Женщина — это мелодия, мужчина — это ритм. Моя задача — отправить их в постель, где все, чем они станут заниматься, будет естественным и нормальным.
Когда несколько лет назад умер мой отец, я не включал никакой музыки четыре дня. Для меня это очень много.
Глядя на людей, ангелы плачут, потому что им недоступно то, что доступно нам: ощущение момента. Ангелы существуют в бесконечности и не знают, каково это — открыть утром свежую газету, а потом заметить типографскую краску на пальцах, или снять под столом ботинки и размять пальцы.
Человек, которому от рождения дана свободная воля, гораздо сильнее демонов или ангелов, потому что демоны способны лишь бунтовать, а ангелы способны лишь повиноваться.
Необязательно побеждать всех своих демонов. Главное — бороться с ними.
Твои морщины могут означать, что ты очень злой, очень капризный, очень старый или что ты просто много улыбаешься.
Быть счастливым — это не цель и не приобретенное благо. Это решение.
Большинство людей проводят жизнь в плену, потому что живут лишь будущим или прошлым. Они отрицают настоящее, хотя настоящее — это то, с чего все начинается.
Жизнь — это ожидание. Ты жив, пока ты чего-то ждешь.
Если бы у меня был собственный телевизионный канал, первое, что я показал бы — это рождение ребенка.
Микрофон, гитару, карандаш и все, что у меня есть, я использую для того, чтобы заставить людей поверить в то, что божественный свет есть даже в ДНК.
Духовность — это вода без примесей, а религии — это пепси-кола, кока-кола, вино или просто пиво.
Религия не поможет тебе в пустыне.
У меня постоянно возникают проблемы с прессой и телевидением. Особенно когда я говорю, что хочу жить без трех «п»: политиков, подонков и папы римского. Все они существуют, чтобы внушать вам страх. А человеком должна двигать радость — противоположность осуждения, позора, вины и страха. Нет ничего духовного в людях, талдычащих: «Ты должен походить на Христа. Ты должен нести собственный крест.» Что, это такое, черт возьми? Они говорят мне, что я прихожу в этот мир, только чтобы страдать? Какой извращенный Бог создал бы такое? Однако, это основа большинства религий. И люди хавают, тупо верят этому, и в итоге вы получаете толпы убежденных жертвенных баранов.
Пиво, грузовики и религия продаются сегодня в мире по одной и той же схеме.
Я не знаю, каково это — подставить другую щеку. Я не верю в насилие, но я верю в ответное действие.
Мир никогда не наступает от падающих бомб.
Иногда мне кажется, что для того, чтобы человечество почувствовало единство, нас должны захватить пришельцы.
Надеюсь, у нас больше не будет ни одного Буша.
Сэр Пол Маккартни, сэр Мик Джаггер и сэр Элтон Джон были возведены в рыцари королевой Елизаветой. А я был возведен в рыцари Майлзом Дэвисом, Бобом Диланом и Уэйном Шортером. Так что о титулах, раздаваемых Елизаветой, я не беспокоюсь вовсе.
Хорошая музыка — как татуировка, нанесенная прямо на мозг. После того как ты услышал ее, тебе от нее уже не избавиться.
Совершенство достижимо. Посмотрите на Штеффи Граф. Турнир Большого шлема она выиграла 22 раза, а все остальные — не больше восьми.
Если ты можешь тронуть сердца в Африке или Японии, ты уже никогда не будешь в этих странах простым туристом.
Жванецкий и Задорнов.
В алфавитном списке стоят один за другим.
При этом, кроме алфавита ничто их больше не объединяет.
Даже язык формально один, но смыслы в словах разные.
Слова одни и те же произносят, а сути в них подразумевают различные.
Женщина у Задорнова и Женщина у Жванецкого.
Вы почитайте, послушайте и сразу поймёте, кто из них женщин любит любить, а кто уважает и боготворит, восторгается и смакует.
Где-то нашел и здесь цитирую:
«Какая же пропасть между ними! Какое торжество — мудреца над насмешником.»
«Юмор — это редкое состояние талантливого человека и талантливого времени, когда ты весел и умён одновременно. И ты весело открываешь сумрачные законы, по которым ходят люди.
Подпишись на RSS