Пропуск на кефир

12.04.2020

Миниатюра эта часто в голову забегала. Из отдела пророчеств, говорила, а нынче не просто пришла, а и нагло устроилась. На все возражения отвечает: «А чё? Чё ты? Сам же за кефиром сегодня ходил, так втроем до дома довели, проверили соответствие ключа домофону. Хочешь чтобы заместо тебя за четвертушкой черного я бегала? Нидаждёсси!»

Цитаты из сегодняшних газет и вслед за ними то самое пророческое от Михал Михалыча.

«Согласно указу для поездок по Москве и Московской области на личном и общественном транспорте вводятся специальные цифровые пропуска.
Со среды 15 апреля 2020 года их наличие для поездок становится обязательным.
Ходить пешком пока можно без пропусков, но при этом строго соблюдая установленные правила и ограничения.

3.3. Для поездок в других личных целях, соответствующих режиму повышенной готовности (в магазин, на дачу, на вокзал и т.п.).
Пропуск этой категории выдается на 1 день и разрешает поездку до места назначения и обратно.
Получить этот пропуск можно будет 2 раза в неделю.»


А Шекспир-то в юбке

17.05.2019

Несколько веков уже спорят, а сам ли Шекспир писал свои произведения, и был ли он вообще, и не писал ли под этим псевдонимом Кристофер Марлоу, Эдуард де Вер или Фрэнсис Бекон, а то и вовсе псевдонимом прикрывалась целая группа писателей.
Теперь, на волне, поднятой гендерноозабоченными феминистами всех полов журналистка Элизабет Уинклер задается вопросом, а не был ли Шекспир женщиной? По ее мнению почти все сводится к тому, что именно был. Или вернее, была.
Еще в колледже журналистка была зачарована леди Макбет, ее сестрами, Беатриче, Розалиндой и так далее. Кроме того по ее мнению герои Шекспира часто рассуждают о гендерных ограничениях и даже выступают за равенство женщин, как Отелло: «Так пусть мужья то знают, что и мы, как и они, имеем те же чувства».
Еще одна гендер-активистка Тина Пакер, художественный руководитель американского театра Shakespeare Company прямо так и спрашивает: «Почему Шекспир смотрел на происходящее с позиции женщины? Как будто он сам был женщиной».
Словом, ждите. Скоро Уильям, наш, Шекспир, окажется мужеподобной женщиной с массой странных комплексов и склонностей, а у героев его (ее) произведений начнут находить множество разнообразных высказываний и поступков это подтверждающих.

Шекспир в юбке

Карлсонофобия

11.07.2018

Насколько помню, в детстве, однажды прочитав эту книгу возвращаться к ней не стал, настолько противен был этот толстый, жадный, неопрятный мужик с моторчиком, постоянно и беззастенчиво вравший, подло оставляющий в дураках тех, кто считает его другом, подставляющий их под гнев и наказание за собственные же проделки. Я решительно не мог понять, что хорошего и забавного в нем видят остальные.
Появившийся гораздо позже мультфильм понравился, но там Карлсон иной, нежели в книге, хотя и такого я бы себе в знакомые записывать не стал. Себе дороже.
По ссылке познавательный текст о том, почему в Швеции Карлсон резко отрицательный персонаж, и отчего его там очень не любят. Ну, если вам недостаточно того, почему не люблю его я.

Карлсон по-русски

Чума

22.06.2018

«Никто не знал, да, наверное, и никогда не узнает, чем занималась в Москве эта женщина и на какие средства она существовала. Известно о ней было лишь то, что видеть ее можно было ежедневно то с бидоном, то с сумкой, а то и с сумкой и с бидоном вместе – или в нефтелавке, или на рынке, или под воротами дома, или на лестнице, а чаще всего в кухне квартиры № 48, где и проживала эта Аннушка. Кроме того и более всего было известно, что где бы ни находилась или ни появлялась она – тотчас же в этом месте начинался скандал, и кроме того, что она носила прозвище Чума.
М. Булгаков, «Мастер и Маргарита» АННУШКА УЖЕ РАЗЛИЛА МАСЛО
Как известно, у Аннушки-Чумы был прототип – причем практически не отличающийся от книжного образа. Это была соседка Булгакова, бич всей коммунальной квартиры №50 – склочная, сварливая и скандальная Анна Горячева, известная также под прозвищем «дура с Садовой». Ее неприятный, но яркий персонаж кочевал у Булгакова из книги в книгу – ее можно встретить и на страницах «Театрального романа», и в «Самогонном озере», а в рассказе «Дом Эльпит-рабкоммуна» Аннушка задолго до Воланда умудрилась спалить дотла дом на Садовой, где сама и проживала.
В 2006 году булгаковскому музею была подарена чудом уцелевшая её фотография – возможно, единственная в мире. Маленькую фотокарточку, сделанную то ли для паспорта, то ли для иного документа, сотрудники музея увеличили и торжественно повесили в кухне коммуналки-музея, в родной Аннушке стихии.
Помнится, Коровьев, рассказывая Маргарите о ее королевских корнях, сравнил родственные связи с причудливо тасуемой колодой карт. «Есть вещи, в которых совершенно недействительны ни сословные перегородки, ни даже границы между государствами», – втолковывал Маргарите Фагот.
Как причудливо тасуется колода, хочется повторить вслед за Булгаковым. Фотографию Аннушки-Чумы, типичной представительницы люмпен-пролетариата, булгаковскому музею подарил ее правнук, преуспевающий адвокат, живущий в Швейцарии и владеющий четырьмя языками.
Вот она, Аннушка:

Аннушка-Чума

источник


Особые пути Михаила Жванецкого

30.05.2018

Наблюдения за изгибами «особого пути»

Богатство и бедность, конечно, отличаются друг от друга.
Это многие заметили и устроили нам революцию.
И заперли богатство за высокие стены, а бедность выставили напоказ.
Мы были бедны, равны и это ничего, если бы не были бесправны.
Но многим это нравится.
Тем, для кого это максимум, чего они могут достичь.
Тогда, конечно, приятно видеть рядом с собой всех.
И учёного, и артиста, и изобретателя.
Все едят то же, спят там же, одевают то же, а если возле бомбы, какое-то усиленное питание, то их окружают забором.
Поэтому атомный центр, мясокомбинат, кондитерская фабрика и тюрьма выглядят одинаково. Колючая проволока. Забор и вышки по периметру.
Советская власть делала такие заборы, которые не удавались никому.
Первое изделие, удостоенное знака качества,— грандиозный рельефный забор невиданной красоты.
Отсюда вся наша живопись и правописание.
Там малыши выводили свои первые буквы под руководством неизвестных педагогов.
В Ташкенте мы ехали на «Жигулях» вдоль забора дачи Рашидова полчаса. На скорости 50–60 километров в час.
Хороший забор — это наша радость, наша молодость, наши первые свидания, первый поцелуй.
В стране, где все крадутся вдоль забора, легко дорогу спросить. Вам так и скажут — езжайте вдоль забора до пересечения с другим забором, там спросите.
Поэтому когда богатство за забором, а рядом такая жизнь, такая же, конечно на душе спокойней. Оно, может, и ничего, если бы дракон не выдёргивал каждую ночь по тысяче, по десять тысяч.
Остальные как-то резвились, травку пощипывали, песни пели, вид делали, но хор редел. Здорово поредел. Сейчас оставшиеся, конечно, шумят, хорошо вспоминают, мол, мы остались, и трутся головой об бывшую власть.
А если б те вдруг вспомнили.
Все, кто подох, собрались и вспомнили. Как спали, что ели, двадцать лет не видели женщин и сдохли под забором.
Или их воспоминания роли не играют.
Один баран не замечает исчезновения другого.
Но как нищета — социализм почётен.
Почётен социализм.
Мы общество строим.
Мы заняты.
Нищета пройдёт.
Организм борется.
Да, конечно, из этой нищеты та кажется справедливой.
С песнями, с бардами, со всенародным одобрением и голубым огоньком в конце тоннеля.
Ну чего. Прошли мы тоннель. И странно — мы не замечали разницу жизни своей и своих начальников, но со слезами стали замечать разницу между своей и иностранной.
Между пролетариатом и пролетариатом.
Между крестьянством и крестьянством.
Мы, суки, строим счастливую жизнь, а они её имеют.
Мы к ней подбираемся, вопя и утопая, а они там живут.
В нашем коммунизьме, который, кстати, они же придумали, а мы осуществляли, осуществляли, осуществляли, осуществляли, и где-то на развитом социализме сдохли.
Как же это выдержать?
Мы лучшие, передовые, прогрессивные, бесклассовые, могучие, а музыка оттуда, штаны оттуда, станки оттуда, ком эти пьютеры оттуда, а в конце и хлеб оттуда, и баранина. Что же они нам за теорию подсунули, при которой мы вечно голодные и даже чтоб выпить, гниём в очередях.
И не Горбачёв это придумал, а контраст стал невыносим, и побежали полковники КГБ на Запад, и разорились мы в соревновании под собственным забором, отделяющим нас от них.
И взвыли — хотим, как там. И великое свершилось.
Открыл нам Горбачёв заборы, снял ворота.
Один, кстати.
Врал непрерывно и бесконечно.
Делал гадости и вызывал отвращение, а ворота и заборы снёс.
И мы замерли. Залегли. Затихли.
С магнитофонами в руках.
Каждому по магнитофону.
Мечта сбылась.
И тут из нас полезли.
Как застарелые болезни. Полезли первые богачи.
Те же блатные, те же воры и спекулянты, те же продувные надуватели. Других-то не было.
Мы смотрели на них, не в силах пошевелиться.
Мы дали им разбогатеть. И теперь крутимся возле них.
За ними пошли получше, поскромнее и не такие уголовные.
Но те, первые, набрали силу и власть.
Но они наши и другого пути не было.
Ты недоволен собственными купцами.
Они что, приехали из другой страны? Вся эта штука в том, что они образовались здесь, плоть от плоти.
И стали они рядом жить, и стали они рядом ездить, и всё покупать, и стрелять, и грабить. И все содрогнулись.
Разве о таком богатстве мы мечтали?
Мы хотели, чтоб, как раньше, все вместе, а здесь все по одному.
Они едят, мы — нет.
Неужели другого пути нет?
А мы все знаем только две жизни: прошлую и теперешнюю.
Теперешняя не нравится — давай назад.
Там не нравится — давай вперёд.
Нет. Весь мир живёт третьей жизнью, которую начинает сразу после второй.
Когда стрелять становится невыгодно материально.
Когда набирать костюмов и жратвы себе становится невыгодно и неинтересно.
Когда жить одному со жратвой и любовницей становится ни к чему.
Когда детей нужно где-то учить.
Когда себя нужно у кого-то лечить.
И главное, когда он, новый, может заработать, только если бедный, наконец, купит, потому что богатых не хватает ни на ресторан, ни на пароход.
Тогда богатый хочет, чтоб бедный купил.
Тогда богатый очень хочет, чтоб бедный стал богаче.
И это даже, если тот бедный, как мы, честный и вялый и ничего не может. Только лежать.
И в этом случае богатый очень заинтересован, чтоб бедный встал.
Я уже не говорю, что зарабатывать сейчас не проблема, так они ещё нас заставят.
Потому что эта жуткая жизнь нормальна.
Через неё надо проползти.
Опять со стрельбой, как всегда.
Тут надо успокоиться. У нас любое движение связано со стрельбой. И революция и гражданская, и до войны, и во время войны.
Все мы ворошиловские стрелки по людям.
Так что сегодняшняя стрельба — явление обычное, очень мелкое по сравнению.
Это есть наша плата за бескультурие и темноту, за пьянство и огромную, во всю державу, тюрьму, где зеки только и учились бить и пытать.
И хлынули наружу новые очень старые песни и новые очень старые люди.
И милиция стала продажной, как и была.
И ГАИ берёт взятки, как и брала, и врачи берут, как и брали. И это не кончится, хотя должно закончиться.
Вот такой парадокс.
Оно всегда будет, но закончится, когда беспредел станет невыгодным.
Вот он уже становится невыгодным. Какая выгода открывать ресторан, если мы боимся туда идти?
Если милиция не тянет, разрастается охрана.
Новые начинают стрелять друг в друга уже за безопасность для своих клиентов.
Я говорю, беспредел невыгоден всем, кроме самых тёмных и больных, которых и надо судить, повально судить.
Значит, что нам нужно?
Скорая, милиция и инициатива.
Власть, как она неоднократно демонстрировала — у нас в руках.
Кого хотим, того и выберем.
Выберем сумасшедшего, так и будем жить с ним во главе.
На культурного неспособны.
Гайдар для нас хуже всех, потому что был начитан и не врал.
Значит, выберем своего.
Неважно, мы и через это должны пройти.
Это и есть наша вторая жизнь по пути к третьей.
А третью мы уже видим и уже привыкаем.
Раскручиваемся потихоньку с жертвами и стрельбой.
Как же тут без стрельбы?
Стой там, иди сюда.
Пиши письмо, но не посылай.
Свари борщ, но не ешь.
Судиться б надо. Чтоб не стрелять.
Нормальный суд поверх народов, объективный и свободный.
И кому что.
А пока наши новые тоже тоскуют и по трое, по четверо ходят, чтоб не подстрелили.
И с охраной в постель, и в туалет, и пьёт с охраной, и поёт с ней у костра.
Легко представить, как это интересно.
Это ж одни и те же ребята пошли в убийцы и в охрану.
Так что нелегко с ними петь. Но надо.
И расслабляются наши новые только там, за забором, на Западе, под немецкую и турецкую речь.
А русским всегда хорошо отдыхалось среди турок и зеков.
— Гив ми плиз… Нин, как будет «кофе»? Кофе, кофе. Уан кофе и ей уан. Как в Москву позвонить? Алло, Людмила Александровна? Я на Карибах, переведите им, что я хочу завтрак в корвать. Ин бед. Я ему дам трубу. Скажите: нам с Нинкой в корвать.
А количество жизни одинаковое, растянутое в бедности или сжатое в богатстве.
И не надо обвинять богатых в скупости.
Бедный всегда широк.
Богатый скуп и не хочет давать.
Бедный широк, но ему давать нечего.
А тот потому и стал богатым, что скуп.
А этот потому и беден, что широк.
Дальше разбирайтесь сами.
Можно жить хорошо среди скверной жизни, как жили наши начальники, под страхом — снимут, выгонят, отнимут всё.
А можно жить тяжело среди жизни хорошей. Тяжело, а не плохо. Потому что есть выбор.

Наш особый путь


Бродский по-детски

05.09.2017

Читает дитя замечательно, но что-то меня смущает, царапает сознание. Особенно после просмотра нескольких записей из ее аккаунта. Не могу точно определить и сформулировать. Это не фальшь, не наигранность, а скорее, гипертрофированная эмоциональность. Но слушаю все равно с удовольствием.


Курт Воннегут о популяризации зла

04.09.2017

Из интервью журналу Континент, 1987г.

«— Как бы вы сегодня ответили на вопрос: «Может ли разумный человек, учитывая опыт прошедших веков, питать хоть малейшую надежду на светлое будущее человечества?»

— Летопись человечества совершенно ужасна. И со всеми новыми видами оружия, механическими, химическими, новой техникой, способной к большему разрушению, я не думаю, что у нас есть шанс, судя по прошлому. Я чувствую, что две мировые войны были настолько ужасны и говорят о нас как о животных столько, что я не вижу надежды на выздоровление. Я посетил Освенцим и Бжезинку, будучи в Польше год назад. И поднялся на сторожевую вышку посмотреть вниз, на крематорий… И смог сделать единственное заключение, что все мы настолько ужасные животные, что нам не следует и существовать.

— Дети невинны, пока не вырастают и не становятся взрослыми…

— Но зло их привлекает, и они способны… Я считаю, что зло очень легко выпустить на свет Божий, попросту популяризируя его.»

via

Курт Воннегут о популяризации зла