Помню, помню эти школьные «уроки труда».
Пальцы отказываются набирать эти слова без кавычек.
Вот только в нашей школе все это выглядело совершенно иначе, чем на этой постановочной фотографии.
Никаких умильных береток, никаких халатов, все, что можно было надеть, это ситцевые бухгалтерские нарукавники и черный фартук.
То есть, если родители расстарались и сшили их, а ты захватил из дома.
Если нет, то это проблемы твои и твоих родителей.
Помню «учителя труда», кургузого то ли василь-василича, то ли иван-иваныча с неряшливым подбородком, который он, наверное, плохо видел в маленьком грязном зеркальце, когда громко скреб щеки по утрам безопасной бритвой «Нева».
Мятые темные штаны с вытянутыми коленями.
Именно штаны, а не брюки.
Жеваный пиджачок с растянутыми карманами и лоснящимися локтями.
Сизо-клетчатая рубашечка с непременно расстегнутой верхней пуговицей и выглядывающей из нагрудного кармана пачкой «Севера».
И умопомрачительное косноязычие, поражавшее меня в нем с первого дня.
Объем его активного словаря не превышал словарного запаса Людоедки-Эллочки, только состоял из узкоспециальных терминов вроде «чугуний», «люминь», «держи кардан», «цапфой по еблу», «вмажем по стакану».
Ну и все эти термины разбавлялись обычным, я бы сказал, бытовым матом.
Василь-василич матом разговаривал, а когда хотел грязно выругаться, употреблял что-то вроде: «интеллигент вшивый», «дохуя умный, что ли», «начитанный ты больно, бля», «а папочка у нас, небось, профессор» и тому подобные обороты, столь любимые гегемоном.
Не знаю, читал ли он что-нибудь кроме газет «Правда» и «Труд», подписка на которые была обязательной.
Думаю, что и их он не читал.
Раз в месяц каждый учитель должен был делать коротенький доклад по международному положению и рассказать о наших успехах на всех фронтах.
Ну, там, пламенная борьба американских негров за свои права, наша битва за урожай, сводки с фронта полевых работ, репортажи с передовой линии уборки картофеля, очерки из горячих точек посевной-уборочной и тому подобная милитаризированная чушь.
То есть мы все время находились в состоянии войны со всем миром, с природой и с самими собой.
Причем, все время почему-то проигрывали, списывая это на что и кого угодно, только не на собственную безрукость, безголовость и неумение-нежелание работать.
Думаю, что газет василь-василич не читал, а информацию черпал из висевшего тут же в мастерской большого допотопного черного блюдца громкоговорителя.
То ли громкоговоритель этот был неисправен, то ли всем был до фонаря, но он никогда не выключался и круглосуточно что-то хрипло рассказывал.
Вряд ли иван-иваныча хватило бы даже на то, чтобы более-менее связно изложить на бумаге услышанное, и вернее всего, пару тетрадных страничек для него исписывал какой-нибудь его друган-собутыльник из старших классов.
Откуда и почему он попал в школу, не знаю.
То ли уволили за профнепригодность с близлежащего завода «Каучук», то ли перебрался на более спокойное место из сантехников, но учителем ни в каком смысле этого слова он, конечно, не был.
Этот василь-василич не утруждал свои мозги чтением методичек, выстраиванием учебного плана, придумыванием интересных заданий.
Он поступал проще.
Например, заставлял здоровенным напильником стачивать (сдрочить, как он выражался) два сантиметра со стальной болванки.
Болванки выуживал тут же из ящика с металлическими отходами, а сантиметры надо было отмерять деревянной школьной линейкой, ибо штангенциркуль в школе был один и всегда был заперт в шкафу, как ценный учебный экспонат.
Или, скажем, из обрезков кровельного железа надо было при помощи ржавого зубила и клещей согнуть совок для мусора.
На глазок, без чертежей и объяснений.
Как иногда плавать учат — столкнут в воду и выплывай, как знаешь.
Бессмысленное сорокапятиминутное елозание зазубренным рубанком по обрубку деревяшки.
А время от времени он притаскивал откуда-то ящик разнокалиберных гнутых гвоздей и весь класс дружно выпрямлял их, стуча молотками.
Подозреваю, что гвозди он потом использовал в своем подсобном хозяйстве.
При тогдашнем глобальном и повальном дефиците всего, в том числе и гвоздей, василь-василич должен был оставаться доволен.
И это, кстати, единственный из всех полученных в школе «трудовых навыков», что пригодился в жизни.
Все остальные нужные и полезные навыки и знания приходилось приобретать самостоятельно.
Впрочем, это относилось не только к урокам иван-иваныча, а и к школе как таковой.
Читать и писать я умел до школы, и из нее вынес, пожалуй, только вызубренную таблицу умножения, плюс, стойкое отвращение к организованной учебе и всем видам учебных заведений.
В мастерской иван-иваныча у окна стоял обшарпанный токарный станок, предмет гордости и нежной его любви.
Иногда станок неожиданно начинал работать, производя оглушительный рев, скрежет и подозрительно стуча чем-то там у себя внутри.
И тогда наполненный простой рабочей радостью иван-иваныч щедро обещал круглым отличникам «дать порулить».
Отчего очкастые круглые отличники бледнели и принимались убеждать иван-иваныча, что не такие уж они и круглые, и вообще даже и не отличники вовсе, а так, самые обычные хорошисты, а в четвертом классе даже тройки как-то получили.
Но пугались они зря, потому что за станок иван-иваныч все равно пускал только классово близких ему двоечников и второгодников с «камчатки».
Им он вообще позволял многое.
Им разрешалось за компанию подымить в классе папироской при закрытой двери и открытом окне.
Рассказывал им свои анекдоты и гоготал над услышанными от «камчатской» компании.
Анекдоты, разумеется, были специфические, что называется, не для дам.
Других там не рассказывали и, видимо, не понимали.
Одним из любимых классных заданий иван-иваныча было такое: он раздавал всему классу по обрезку стальной арматуры и заставлял все сорок пять минут пилить ножовкой эти пруты на куски.
Размер и количество кусков значения не имели.
Да, собственно, и ничего во всем этом значения никакого не имело.
Больше всего угнетало то, что вообще являлось в совке всеобъемлющим и основополагающим — это абсолютная, возведенная в принцип бессмысленность труда.
Ощущение ненужности и абсурдности своего труда, вот что сильнее всего врезалось в память и осело где-то в подсознании неким рефлексом, когда при словах «работа», «труд» немедленно сводит скулы и требуется срочно принять портвейна, чтоб унять эту скребущую, тянущую тоску, когда от безысходности и бессмысленности окружающего хочется выть волком.
Да, но это уже не о школе.
Ну, а о процессе приобретении мною полезных трудовых навыков в простой советской школе, вроде все рассказал, что помнил.
Правда, и помнить особо нечего.
Наверное, оно и хорошо.
Теги: Манжеты ненаписанное ностальгия слова ссср
Ссылка:
Подпишись на RSS
