Pepsimist

В россии может быть все что угодно, когда угодно, с кем угодно и как угодно.
В россии даже законы природы работают не все, не всегда и не как у всех.
И предсказать что-либо заранее, если не невозможно, то маловероятно.
Все как бы спонтанно, как бы вдруг, как бы неожиданно.
В россии вообще все — как бы.
Как бы демократия, как бы свободы, как бы права человека, как бы жизнь.
Имитация стилизации, подражание копии, пародия фикции.
И дальше лучше не будет.
Хуже — непременно, лучше — вряд ли.
Потому что у нас даже все хорошее оборачивается неприятностями.
Хорошо, отлично, еще лучше, а потом бац! — корыто говна.
Законы природы здесь тоже оборотни.
И это наш национальный закон природы локального применения.
Ни у кого нет, у нас есть.
Вкус — специфический.

Теги: Всячина мыслительное россия слова соотечественники по несчастью

Самомнение и самоуверенность до добра не доводят.
Если бы беды и неприятности обеспечивали только эти две человеческие слабости, то лично у меня все было бы в сплошном шоколаде, мехах и айпэдах.
Но к этому коротенькому списку вредоносных слабостей можно еще очень много чего добавить, например — игру на трубе.
Потому что, как известно из классической советской прозы, покуда человек занят игрой на трубе, судьба в это время вовсю играет самим человеком.
Вот я неосмотрительно брякнул тут днями одну самонадеянную глупость, за что и был немедленно выпорот на конюшне упомянутой выше судьбой.
Мол, не выёживайся без прикрытия, а то будет бо-бо.
Уже высказывался и по поводу трубы, и насчет того, что на жизнь у меня были несколько иные планы и всевозможные болезни я в эти планы не включал.
Ну, молодо-зелено.
Планы-то составлялись в незапамятные времена, в мезозой, когда я еще не отверг с негодованием саму идею планирования чего бы то ни было во веки веков, аминь.
Много геологических эпох прошло с тех пор, как слова «план», «планирование» и «планировщик» были подвергнуты мною выжиганию из употребления расплавленным оловом.
Но старческая забывчивость и молодецкая самоуверенность вкупе дают эффект лопнувшего дирижабля с парным навозом.
Вот у меня так и случилось.
И поделом, ибо сказано: не забывай заповедей своих.
В том числе эту, которую составил себе давным давно: «Знать, как надо поступать, и следовать этому знанию — разные вещи. Любой алкоголик вам это подтвердит».
Оттого аспирин, баралгин, чай с ненавистным малиновым вареньем и прочие высоконаучные фармакологические нанотехнологии по-русски.
А вот поделом тебе: не забывай важного, нужного и разумного.

Теги: Жестом по мимике ненаписанное слова

В эпоху исторического материализма одной из самых больших ценностей была книга.
Не какая-то одна, а книга, как явление, как «переносчик культуры».
Ну и как со всем хорошим, умным и необходимым в совке с книгами были проблемы.
Попросту говоря, книг не было.
Каких-то не было вовсе, других не было на прилавках, а остальные и в библиотеках найти было непросто.
В библиотеках на хорошие книги записывались в очередь и ждали-ждали-ждали.
Часто безрезультатно, потому как желающих было много, а книг мало, хотя сейчас в это сложно поверить.
Очередь вообще была знаковым и проклятым родимым пятном социализма с человеческим лицом.
Полезные знакомства в книжных магазинах, книжных базах, библиотечных коллекторах, в издательствах, дружба с нужными людьми в «блатных» распределителях являлись тогда основными способами приобретения хороших книг.
За всю свою совковую жизнь, в обычном книжном магазине я купил не больше двух-трех нужных и добротных книг.
Да и то потому, что книги были узкоспециальные, по тем временам дорогие и продавались с прилавка, а не из под него, как все дефицитное.
Проработав несколько лет в советских книжных магазинах, со спецификой книговорота в ссср знаком вплотную.
Но до того, как сам стал «нужным человеком» приходилось читать достойные книги, только если кто-нибудь из друзей-знакомых ими делился.
Очень многие книги, даже из тех, что не были запрещены, ходили в «списках», то есть в виде толстой пачки машинописных листов с бледным текстом под копирку.
Так это я к чему.
С одна тысяча девятьсот семьдесят шестого по семьдесят девятый, по работе часто приходилось бывать в Гостином дворе.
Тогда он был абсолютно не похож на нынешнее гламурное диетическое дерьмо с новокупеческим мраморным шиком в стиле «парикмахерский ампир».
Социалистическое планирование, пятилетка за три года и принцип «вы делает вид, что платите, мы делаем вид, что работаем» цвели тогда в полный рост и приносили плоды.
Плоды червивые, гнилые и несъедобные.
В семидесятых Гостиный двор был большой грязной помойкой с разрушенными подвалами и полуподвалами, наполненными тухлой водой, хламом и крысами.
Верхние галереи с осыпавшейся штукатуркой выглядели по тогдашним меркам относительно прилично и там, как это было заведено, ютились различные конторы по учету, переучету, пересчету и тому подобным сложным и необходимым народному хозяйству вычислениям.
Работникам культуры, как фигурам политически малозначимым и убыточным, места на галереях не дали, а выделили залитые водой и населенные крысами подвалы, которые, по чиновным понятиям, как нельзя более подходили для размещения и хранения музейных и выставочных фондов с полотнами, графикой, керамикой, текстилем и прочими видами изобразительного искусства.
Сырые стены, тухлая вода между половых досок, по мнению советской канцелярии, отлично годились для культурных фондов.
А сухие и теплые, хотя и страшноватые загоны на галерее были заселены вызывающе размалеванными бабами, с крашеными чернилами начесами на головах, распивающих чаи и вяло стучащих костяшками деревянных счёт в конторах по переучету.
Но кроме нас, музейщиков, были в бывших Мануфактурных лабазах и другие обитатели.
Например, в пиджаках, галстуках, с неприветливыми лицами и чиновными повадками.
Было одно такое помещение и совсем рядом с нашими подвалами.
Вход с внутреннего двора был один и мы постоянно наблюдали их, проходя мимо.
Дверь в нее не закрывали, потому что из-за вони затхлой воды и духоты в подвалах нечем было дышать даже зимой.
В помещении, насколько мы его могли рассмотреть, стояли две или три копировальных машины и принтер.
Это были здоровенные агрегаты размером с холодильник.
В нынешнее время, когда принтер и сканер есть чуть не в любом доме, а копии чего угодно можно по пять рублей за лист сделать на каждом углу, не все знают, что в советское время любая множительная техника была абсолютно недоступна, запретна и уголовно наказуема.
Пользование ею обычным гражданом было, во-первых, невозможно, во-вторых, тоже наказуемо.
Ну, кроме узкого списка особо доверенных организаций и лиц в погонах.
Допуск осуществлялся только по специальным пропускам с подписями и печатями соответствующих ведомств.
За изготовление, хранение и несанкционированное использование множительной техники был положен срок.
За самодельный гектограф могли посадить, хотя для копирования книг он категорически не подходил.
А что нам тогда было нужно? Нужны были именно книги, а не типография для печати подпольной газеты «Искра».
Просто за обладание принтерными копиями могли подвесить за нежные места и обеспечить множество неприятностей самого разного толка и свойства.
Тем более, что копии снимали с книг либо запрещенных, либо полулегальных, то есть тех, что невозможно было достать.
Имеющие знакомых в вычислительных центрах, наверное, больше других имели доступ к книгам в качественном самиздатовском виде.
Хотя программистам приходилось выкручиваться, ибо подотчетным и подконтрольным были и время работы ЭВМ и то, что на них делали, и вообще, все что можно было учитывать и отслеживать, вплоть до расхода бумаги и чернил.
Хотя, перфокарт, на которых тогда записывались программы, не жалели и у меня, кажется, до сих пор лежит увесистая стопка, от щедрот подкинутая знакомыми для хозяйственных нужд.
Но советский человек с яслей жил в окружении такого количества самых разнообразных нелепых запретов, что смекалку и сообразительность в этом смысле приобретал недюжинную.
Так что как-то умудрялись обходить все учеты и книжки распечатывали.
После уже в дело вступали машбюро и домашние ундервуды с толстыми пачками копирки и папиросной бумаги.
Поэтому основная масса читателей обходилась пятой слепой копией, вложенной в обложку журнала «Коммунист».
Кстати, все бытовые документы, вроде паспорта тогда копировали от руки, заверяя в юридических конторах подписями и печатями.
Сейчас даже представить не могу, как можно обычной ручкой написать больше страницы, а тогда выхода не было, и писали.
Книги давали, в основном, на ночь или на сутки, и за это время надо было успеть набрать на машинке, если она была.
Кое-кто переснимал книги на фотопленку, и потом несколько дней сидел в ванной комнате под красным фонарем, проявляя дикое количество отпечатков.
Но такие книги годились лишь для собственного, сугубо домашнего использования, потому что одна средняя книжка в таком виде занимала от одной до четырех обувных коробок, да и читать её было неудобно — фотобумага скручивалась, корежилась, была толстой и тяжелой.
Из всего этого понятно, что приязни мы к тем сумрачным ребятам в пиджаках не испытывали.
Они являлись для нас воплощением того, что мы считали отвратительным и гнусным.
За нас решали, что можно читать, а что нельзя, а всякое несогласие с этим чужим решением воспринималось покушением на руководящую роль партии и правительства.
И только такие вот пиджаки с косыми взглядами имели возможность и право на многое из того, что было недоступно остальным.
Впрочем, я хотел не об этом, а о Гостином дворе с его древними подвалами, с его огромным внутренним двором, застроенным по центру какими-то метростроевскими сооружениями самого унылого вида, с грудами мусора, между которыми пробирался наш грузовик с полотнами и скульптурами.
Обойти весь Гостиный двор было невозможно, хотя пройтись по двору или по верхним галереям было вполне доступно.
Подвальные и полуподвальные помещения были закрыты, а в открытые залезать было рискованно из-за осыпающейся кладки и глубоких прудов с тухлой водой вместо полов.
И времени тогда на это не хватало, да, собственно, в те времена подобных полуразрушенных и заброшенных зданий было море.
Под занавес, для тех кому это интересно, выкладываю кое-что из найденных фотографий Гостиного двора до «реставрации», основная часть взята с oldmos.ru и слегка отредактирована.
Эх, этих бы наших архитекторов на Колизей натравить.
Славно там стало бы корпоративы проводить под стеклянной крышей и сусальным золотом.

Ильинка, Гостиный двор, 1920-30

Старый Гостиный двор

Теги: Жестом по мимике архитектура ностальгия слова ссср фотография

Я ничего не смыслю в привлечении аудитории к своей убогой анахоретской келье.
Не то, чтобы такая задача передо мной стояла, но всякое неумение несколько раздражает.
Даже в том случае, если вы всего лишь не умеете крутить хулахуп на коньке крыши, одновременно жонглируя пудовыми гирями и рассказывая скабрезные анекдоты.
Дело не в том, что сложно, а в том, что нафиг не нужно и никогда не понадобится.
А в здравом уме и в голову не придет искать на свою задницу подобного времяпрепровождения.
Но все равно чувствуется какая-то ущербность.
Вот он может хулахуп с гирями, а я нет. Почему так?
Неужели я неполноценен в смысле швыряния гирь и балансирования на крыше?
Если честно себе ответить, то ответ будет краткий, емкий и исчерпывающий — пофиг.
Желающие крутить хулахуп на любом месте своего тела в любых условиях и климате всегда найдутся.
Но мне с ними не по пути, ибо верчение хулахупов, а равно метание гирь на дальность и точность вне сферы моих интересов и устремлений.
Сейчас, проглядывая всемирную информационно-электрическую сеть Интернет, напал на кусок текста из очередного пособия типа «Как стать самим себе Теодором Драйзером и повысить количество посетителей в сто раз».
Кусок мне очень понравился.
Я его обчитывал со всех сторон, вычитывал крошки из середины, читал с конца к началу, наискосок и по диагонали сразу в обе стороны.
Если бы это был кусок рокфора, я бы долго и вдумчиво его смаковал, жевал и пережевывал, и запивал бы крошечной капелькой кофе для оттенения вкуса, а потом закусывал красной виноградиной для контраста и возникновения необычайных ощущений.
Вот он, кусок информационно-электрического рокфора:

Не обращая внимание на свое академическое образование, старайтесь писать максимально просто. Нет, еще проще. Никто не любит прикладывать дополнительные усилия в поиске спрятанного вами глубокого смысла или продираться через профессиональную терминологию. Люди любят читать простые и понятные вещи. Если вы не сможете таким образом рассказывать даже о самых сложных темах, то ваш ресурс будут тут же покидать в поисках более доступной информации.

Рокфор-то он рокфор, но что-то в нем дефектное, есть в нем гнильца, червоточинка, и песок на зубах похрустывает.
На каких мозгоубогих инфузорий должен быть рассчитан ресурс, описанный в этом куске?
Нет, ну если кроме пузомерок и бабла с баннеров вас больше ничего не интересует, то можно строгать и такую жвачку, все более становясь самому себе Теодором Драйзером.
Отмываться только долго потом.
Не касаясь других спрошу себя — интересен ли мне читатель, не любящий прилагать усилий для постижения смысла?
Себе же и отвечу — ни разу не нужен.
Нравится ли мне читатель, любящий простые и понятные вещи?
Отвечаю — нет, не нравится.
Вещи простые и понятные сами по себе хороши, если только не адаптированы специально под жвачных.
Вроде «Войны и мира» в виде конспекта с картинками карманного формата.
Ну, а по поводу ищущих исключительно доступную информацию, то тут даже и вопроса не возникает — флаг в руки и скатертью дорога.
Я не злой, не бука, не возомнивший о себе экслер, но блог этот делается так, как, по моему мнению должен делаться, и менять формат на «доступный» не стану.
Хочется чего попроще, — лирушек кругом пруд пруди.
Здесь же остаются совсем другие люди.
Те, которые лично мне интересны и важны.
А что еще нужно?

Теги: Манжеты из жизни нежитей интернет слова

Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что могу. И дай мне мудрость отличить одно от другого.
Не дай ошибиться, Господи.

Теги: Жестом по мимике слова

Как отвратительна беспомощность.
Любая, во всем.
И неизвестность.
Нужно что-то делать, но не знаешь что и как.
И даже не знаешь, нужно ли вообще что-либо делать или надо оставить как есть.
Особенно, когда это касается жизненно важного.
Просто беспомощно смотреть и ждать — невыносимо.
Хочешь чем-то помочь, что-то сделать, но не понимаешь, нужно ли, и если нужно, то что.
И спросить не у кого, и никто не знает, а тот, кто знает, не умеет говорить.
И смотришь, смотришь, пытаешься угадать, помочь, сделать легче, и мучаешься от невозможности и беспомощности.
От тебя, может быть, чего-то ждут, но ты не в состоянии угадать и понять, и ненавидишь себя за это, и будешь мучиться всю оставшуюся жизнь, что чего-то не сделал, что мог бы.
Водки бы…

Теги: Жестом по мимике животные мыслительное слова

Вздорная компания синебрюхих белок вылезла из дуплей.
Вслед за ними из дуплов выбрались рукокрылые белки и присоединилась к первым.
Ну, раз пошла такая пьянка, подумала еще одна беличья стая, и выползла из дуплищ для всеобщего веселья или мордобития — как уж оно там сложится.
Из редких запертых дупл раздавались недовольное ворчание сонных пожилых белок.
И лишь две белки не шумели, не ворчали и никуда не вылезали из своих дупел, потому что они были умными и дальновидными.
Да и не белками они были, а сурикатами.
Или, может быть, кроликами-людоедами.
Или тихоокеанскими хищными дуплозубыми скунсами.
Но в любом случае, они были очень умными, и знали, как надо склонять «дупла» во множественном числе и не путать «от дупла» и «отдуплиться».
Такие вот дупеля.

Банда хищных дуплозубых скунсов

Теги: Манжеты животные мыслительное слова