Pepsimist

Бывалоча, в советские еще времена, зайдешь в поилку, и ну пиво пить.
Оно хоть и водянистое и со стиральным порошком для пены, и в подметки не годится бутылочному, но атмосфера в поилках была специфическая.
Народу вроде вокруг полно, а ты все равно один.
Нигде так больше не было, только в поилках.
Автопоилками в стародавние времена называли усыпанные воблыми костями и воблиными шкурками дешевые загончики с пивными автоматами по двадцати копеек за кружку.
Кто не знает — стиральный порошок тогда был почти без запаха.
А в пиво добавляли технический стиральный порошок, который вообще запаха не имел.
Ну и кроме того, порошка-то надо было совсем немного.
И вот, попив с какими-то знакомыми разного портвейну с вермутом для разгона, под вечер уже взяли ящик сухого и поехали к чьим-то друзьям.
Долго ехали какими-то автобусами, шли через клонированные кварталы одинаковых домов и, наконец, пришли.
Сухое быстро кончилось.
Мне, как самому трезво выглядевшему выдали десятилитровую пластмассовую канистру, деньги и указав неверным пальцем направление послали за пивом.
Я бы, конечно, никогда ничего в этих компьютерных вольфенштайновских кварталах не нашел.
Как там местные жители один квартал от другого отличают, я не знаю.
Там ходишь, как в зеркальной комнате или лабиринте.
Но алкоголь, это дело особое, тут меня нюх сам вывел.
Набрал я канистру, на оставшуюся мелочь выпил еще пару кружек и пошел обратно.
Вечер, какое-то то ли бирюлево-заднее то ли жулебино-нижнее, фонари не горят, не видно ни зги, а вокруг все одинаковое сквозь тьму окнами пробивается.
Куда идти?
Улицы не знаю, дома не знаю.
Да что улицы, я и района-то не знаю.
Покружил по этому вольфенштайну и загрустил.
Канистру открыл, отпил, и подумал, что не хотелось бы здесь всю ночь с этой тяжестью шляться.
Тем более, отовсюду гопницкий гогот раздается, а я тут в тертых трузерах да с хайром.
Неуютно стало.
Народу — никого, одни гопники по детским песочницам.
Как после нейтронной бомбы.
Через полчасика случайно мужика какого-то отловил.
Узнал где нахожусь и понял, что придется, видимо, где-то в парадном у чердака ночевать.
Метро уже не ходит, да и денег на него нет.
А район этот и на карте не нашел бы.
Даже не знаю, где его на ней искать — сверху, внизу или сбоку где-нибудь.
На всякий случай, не надеясь, спросил у мужика, в какой стороне мой район и сколько до него верст.
К счастью оказалось, что мой район мужик знал, пальцем направление мне показал и сказал, что ежели пешком через промзону, то к утру, может и дойду.
Ну, если не к утру, то до обеда точно успею.
Но через промзону, говорит. не советую, потому что чере нее можно вообще не дойти, а там где-нибудь и сгинуть.
Подумал, и добавил, что сгинуть можно и не через промзону.
Ну я и пошел.
Всю ночь шел с этой канистрой.
Тяжелая сволочь.
Правда, все легче и легче становилась.
Если бы не пивко, хрен бы я дошел.
Промзона точно была как из какого-нибудь варкрафта, фаркрая, или халфлайфа.
Сплошные километровые бетонные заборы, мрачные строения неопределенного назначения, груды бетона, железа, труб, арматуры, рельсов и черт знает чего еще.
Ужас, короче.
Но выбрался каким-то чудом оттуда в более-менее человеческие места.
Опять вольфенштайновские кварталы пошли, только дома чуть другие.
Что в них другое — не поймешь, вроде все одно и то же, но чем-то неуловимо отличались от тех, бирюлево-задних.
А когда уже автобусы из парков вылезли и одинокие заспанные пешеходы попадаться стали, сориентировался, повеселел и быстрее пошел.
Канистру по дороге бросил.
Пустую.
Домой пришел, деньги взял, в соседний дом к знакомым бутлегерам сбегал, портвейна взял, дома стаканчик выпил и радостный спать лег.
А тех знакомых я больше не видел.
Видимо, так они и остались в вольфенштайне навсегда, заплутали не сумев найти выход.
Ну, оно и хорошо.
А то стали бы канистру обратно требовать.
Да не пустую, а с пивом.
А где бы я им ее взял.
Ну их к лешему.

Теги: Манжеты москва ненаписанное слова ссср

Тут, говорят, евровидение пробегало.
И уже, вроде, пробежало.
Говорят, там было много.
Чего там было много, я не понял, но на всякий случай посочувствовал.
И кто-то там, говорят, выиграл.
Первый приз или первое место или путевку в дом отдыха или тысячу долларов сша.
Я не знаю, что там выигрывают.
Про евровидение я знаю только, что там абба и верка сердючка.
Как писал классик: «Где имение, и где вода».
Или как писал еще один классик: «… две вещи несовместные».
Ну и до кучи еще одну цитату, чтоб никто не ушел обиженным:
«В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань»
А вот поди ж ты…
Еще говорят, что где-то что-то взорвалось, но не страшно.
Говорят, менты кого-то побили, кого-то забрали, кому-то подложили и шьют дело.
Ну, это не новость, это будни.
Президент, говорят, с кем-то встречался и о чем-то договорился.
Это тоже не новость, это банальность.
А еще он, говорят, в своем блоге приказы вывешивает, дацзыбао.
Приказы онлайн, это ново, это неожиданно, это оригинально, это может стать модным.
Со свежим почином вас, влади… блин, как его там… дмитрий анатольевич.
Рекомендую расширить способы общения с народом и дать президенту номер «аськи», какой-нибудь попрестижнее, а там и до скайпа недалеко.
Прям чтоб если чего спросить припрет, то чтоб прям в скайп.
И тебе в ответ тоже прям по скайпу.
Во жизнь пойдет тогда.
А избранные места из общения с президентом по аське выкладывать на башорге.
Потом составить из них «Цитатник ДАО».
В смысле Дмитрий Анатольевич Отвечает.
И издать во всех издательствах сумасшедшими тиражами.
И продавать в отдельно взятых странах за сумасшедшие деньги.
А если не будут брать, отключим газ.
Прямо так и сказать.
Еще, говорят, шендерович что-то написал.
Ну, это тоже не новость, хотя давно не видел.
Но, говорят, что-то даже и выпустил в массы.
Что уже более свежо и неожиданно.
Говорят, лужков снова кого-то пидорами обозвал.
Или пидоров кем-то обозвал.
Короче, опять матерился на половые темы.
Что снова не новость.
Говорят, что огурцы нам будут завозить из вьетнама, картошку из аргентины, а все остальное из израиля.
И говорят, поэтому подмосковный укроп будет стоить триста рублей пучок.
А два пучка — шестьсот рублей.
Что не новость, а арифметика.
Еще говорят, из-за этого мы все станем жить лучше, но голодать больше.
Больше, но лучше.
В смысле, эффективнее.
Ну, это все тоже, в общем, не новость.
Даже обещанный «убийца гугла» Wolfram Alpha на поверку оказался жидковат, мелковат и слабоват.
Что-то вроде Большой Советской Энциклопедии, но на английском.
То есть, определение смотришь в БСЭ, а за подробностями лезешь, как всегда, в гугол.
Но и это не новость, если только вы не сторонник яндекса или там рамблера какого.
Но эти сервисы дышат на ладан.
Причем, давно.
И, наверное, еще долго будут отравлять атмосферу своим дыханием.
Впрочем, нам здесь к разным запахам не привыкать.
У нас, говорят, даже деньги пахнут.
Но, говорят, лучше их не нюхать.
Ну так они и не кокаин, чтобы их нюхать.
Хотя, кайф и от них бывает.
Правда, ломка потом чумовая.
Поэтому лучше к ним не привыкать.
Чтобы потом не было мучительно больно.
Что, впрочем, для многих тоже совсем не новость.
Словом, об чем ни напиши, об чем ни подумай, а все уже было.
А если не было, то вот прям щас будет.
Поэтому все старо и не интересно.
Спокойной ночи.

Теги: Манжеты автография ненаписанное слова

Вдруг захотелось отправить кому-нибудь телеграмму.
Самую настоящую, на бумаге с буквами.
И не самому брать на почте бланк и грязной шариковой ручкой что-то там царапать.
А так, чтобы к окошку подойти, а там ослепительной красоты девица сидит с голубыми волосами.
То есть, с голубыми глазами, а волосы, конечно, ржаные.
Не как хлеб, а как колосья.
И вот подхожу к окошку и говорю: «Здравствуйте, барышня. Я хотел бы отправить телеграмму».
А она говорит: «Диктуйте».
Я стою и молчу.
Соображаю.
А она на меня голубыми-голубыми глазами смотрит.
Ждет, пока соображу.
И я говорю: «Пишите. Выходи за меня замуж зпт только я уже женат тчк»
Она быстро-быстро написала и спрашивает: «А подпись будет?»
Я говорю: «Конечно. Пишите. Подпись.»
Она снова глазами смотрит и говорит: "Имя ваше нужно для подписи. Или фамилия. У вас фамилия есть?"
Я подумал и говорю: «Я никто и звать меня никак. Так и напишите.»
Она написала и говорит: «Кому посылать будете? Адрес назовите.»
Тут я совсем уже молчу, потому что ни одного адреса кроме электронных не знаю.
Даже свой и тот плохо помню.
Помню что «москва-российская-федерация», а дальше забыл.
Говорю: «А давайте, я вам ее пошлю.»
Она снова глазами смотрит и говорит: «А это зачем?»
«Ну понимаете, барышня, я адресов не помню. А вы свой-то наверняка знаете. Вот и впишите его.»
Она говорит: «А зачем мне ваша телеграмма, когда там даже и фамилии вашей нет. И вообще, неприличная у вас телеграмма. К чему мне такая?»
А я говорю: «Давайте, перепишем. Вы бы какую телеграмму хотели получить?»
Девица подумала-подумала, и говорит: «Я хочу чтобы добрая и про любовь.»
Говорю: «Пишите. Жди вечером зпт мое золотко вскл приду тчк целую зпт люблю вскл.»
Она говорит: «И все?»
Я говорю: «Остальное вечером зпт когда приду тчк.»
Она говорит: «Это писать?»
Я отвечаю: «Нет, это принять к сведению.»
Она подумала и говорит: «Только я водку не люблю. Мне шампанское нравится. И маринованные огурцы.»
А я говорю: «Конечно! О чем разговор. Самое лучшее шампанское в серебряном ведерке, икра, бочонок огурцов, шоколад и упаковка этих… Ну, словом, все будет. Можете не беспокоиться.»
Она глазами своими голубыми эдак повела, волосами тряхнула и говорит: «С вас сорок семь рублей одиннадцать копеек.»
А я говорю: «Давайте я доплачу, а вы ее срочной пошлите, чтоб не опоздала.»
Она говорит: «Телеграммы у нас не опаздывают. Это вы, смотрите, не опоздайте.»
Я говорю так твердо: «Никогда! К вам опоздать? Невозможно!» И даже каблуками щелкнул. Щелчка, правда, не вышло, потому что я был в шлепанцах.
Она говорит: «Ну вот вам квитанция, а на обратной стороне адрес. Чтоб не забыли, куда шампанское принести.»
Я отвечаю: «Жди, мое золотко! Приду! Целую и люблю!»
Она говорит: «Тчк.»
Я отвечаю: «Многоточие…»
И иду с почты домой романтический и весь в светлой грусти, потому что шампанского не пью, огурцов не ем и вообще женат.
Да и к чему мне эта мальвина, когда всего-то хотел телеграмму послать.
Обычную.
Бумажную, с буквами.
И все.

Теги: Манжеты автография ненаписанное слова

Помню, помню эти школьные «уроки труда».
Пальцы отказываются набирать эти слова без кавычек.
Вот только в нашей школе все это выглядело совершенно иначе, чем на этой постановочной фотографии.
Никаких умильных береток, никаких халатов, все, что можно было надеть, это ситцевые бухгалтерские нарукавники и черный фартук.
То есть, если родители расстарались и сшили их, а ты захватил из дома.
Если нет, то это проблемы твои и твоих родителей.
Помню «учителя труда», кургузого то ли василь-василича, то ли иван-иваныча с неряшливым подбородком, который он, наверное, плохо видел в маленьком грязном зеркальце, когда громко скреб щеки по утрам безопасной бритвой «Нева».
Мятые темные штаны с вытянутыми коленями.
Именно штаны, а не брюки.
Жеваный пиджачок с растянутыми карманами и лоснящимися локтями.
Сизо-клетчатая рубашечка с непременно расстегнутой верхней пуговицей и выглядывающей из нагрудного кармана пачкой «Севера».
И умопомрачительное косноязычие, поражавшее меня в нем с первого дня.
Объем его активного словаря не превышал словарного запаса Людоедки-Эллочки, только состоял из узкоспециальных терминов вроде «чугуний», «люминь», «держи кардан», «цапфой по еблу», «вмажем по стакану».
Ну и все эти термины разбавлялись обычным, я бы сказал, бытовым матом.
Василь-василич матом разговаривал, а когда хотел грязно выругаться, употреблял что-то вроде: «интеллигент вшивый», «дохуя умный, что ли», «начитанный ты больно, бля», «а папочка у нас, небось, профессор» и тому подобные обороты, столь любимые гегемоном.
Не знаю, читал ли он что-нибудь кроме газет «Правда» и «Труд», подписка на которые была обязательной.
Думаю, что и их он не читал.
Раз в месяц каждый учитель должен был делать коротенький доклад по международному положению и рассказать о наших успехах на всех фронтах.
Ну, там, пламенная борьба американских негров за свои права, наша битва за урожай, сводки с фронта полевых работ, репортажи с передовой линии уборки картофеля, очерки из горячих точек посевной-уборочной и тому подобная милитаризированная чушь.
То есть мы все время находились в состоянии войны со всем миром, с природой и с самими собой.
Причем, все время почему-то проигрывали, списывая это на что и кого угодно, только не на собственную безрукость, безголовость и неумение-нежелание работать.
Думаю, что газет василь-василич не читал, а информацию черпал из висевшего тут же в мастерской большого допотопного черного блюдца громкоговорителя.
То ли громкоговоритель этот был неисправен, то ли всем был до фонаря, но он никогда не выключался и круглосуточно что-то хрипло рассказывал.
Вряд ли иван-иваныча хватило бы даже на то, чтобы более-менее связно изложить на бумаге услышанное, и вернее всего, пару тетрадных страничек для него исписывал какой-нибудь его друган-собутыльник из старших классов.
Откуда и почему он попал в школу, не знаю.
То ли уволили за профнепригодность с близлежащего завода «Каучук», то ли перебрался на более спокойное место из сантехников, но учителем ни в каком смысле этого слова он, конечно, не был.
Этот василь-василич не утруждал свои мозги чтением методичек, выстраиванием учебного плана, придумыванием интересных заданий.
Он поступал проще.
Например, заставлял здоровенным напильником стачивать (сдрочить, как он выражался) два сантиметра со стальной болванки.
Болванки выуживал тут же из ящика с металлическими отходами, а сантиметры надо было отмерять деревянной школьной линейкой, ибо штангенциркуль в школе был один и всегда был заперт в шкафу, как ценный учебный экспонат.
Или, скажем, из обрезков кровельного железа надо было при помощи ржавого зубила и клещей согнуть совок для мусора.
На глазок, без чертежей и объяснений.
Как иногда плавать учат — столкнут в воду и выплывай, как знаешь.
Бессмысленное сорокапятиминутное елозание зазубренным рубанком по обрубку деревяшки.
А время от времени он притаскивал откуда-то ящик разнокалиберных гнутых гвоздей и весь класс дружно выпрямлял их, стуча молотками.
Подозреваю, что гвозди он потом использовал в своем подсобном хозяйстве.
При тогдашнем глобальном и повальном дефиците всего, в том числе и гвоздей, василь-василич должен был оставаться доволен.
И это, кстати, единственный из всех полученных в школе «трудовых навыков», что пригодился в жизни.
Все остальные нужные и полезные навыки и знания приходилось приобретать самостоятельно.
Впрочем, это относилось не только к урокам иван-иваныча, а и к школе как таковой.
Читать и писать я умел до школы, и из нее вынес, пожалуй, только вызубренную таблицу умножения, плюс, стойкое отвращение к организованной учебе и всем видам учебных заведений.
В мастерской иван-иваныча у окна стоял обшарпанный токарный станок, предмет гордости и нежной его любви.
Иногда станок неожиданно начинал работать, производя оглушительный рев, скрежет и подозрительно стуча чем-то там у себя внутри.
И тогда наполненный простой рабочей радостью иван-иваныч щедро обещал круглым отличникам «дать порулить».
Отчего очкастые круглые отличники бледнели и принимались убеждать иван-иваныча, что не такие уж они и круглые, и вообще даже и не отличники вовсе, а так, самые обычные хорошисты, а в четвертом классе даже тройки как-то получили.
Но пугались они зря, потому что за станок иван-иваныч все равно пускал только классово близких ему двоечников и второгодников с «камчатки».
Им он вообще позволял многое.
Им разрешалось за компанию подымить в классе папироской при закрытой двери и открытом окне.
Рассказывал им свои анекдоты и гоготал над услышанными от «камчатской» компании.
Анекдоты, разумеется, были специфические, что называется, не для дам.
Других там не рассказывали и, видимо, не понимали.
Одним из любимых классных заданий иван-иваныча было такое: он раздавал всему классу по обрезку стальной арматуры и заставлял все сорок пять минут пилить ножовкой эти пруты на куски.
Размер и количество кусков значения не имели.
Да, собственно, и ничего во всем этом значения никакого не имело.
Больше всего угнетало то, что вообще являлось в совке всеобъемлющим и основополагающим — это абсолютная, возведенная в принцип бессмысленность труда.
Ощущение ненужности и абсурдности своего труда, вот что сильнее всего врезалось в память и осело где-то в подсознании неким рефлексом, когда при словах «работа», «труд» немедленно сводит скулы и требуется срочно принять портвейна, чтоб унять эту скребущую, тянущую тоску, когда от безысходности и бессмысленности окружающего хочется выть волком.
Да, но это уже не о школе.
Ну, а о процессе приобретении мною полезных трудовых навыков в простой советской школе, вроде все рассказал, что помнил.
Правда, и помнить особо нечего.
Наверное, оно и хорошо.

Теги: Манжеты ненаписанное ностальгия слова ссср

«… Одним из примеров громоздкой и, по мнению авторов, бесполезной надстройки является интегрированная система WINDOWS фирмы Microsoft. Эта система занимает почти 1 Мбайт дисковой памяти и рассчитана на преимущественное использование совместно с устройством типа «мышь»… … Таким образом, читатель уже понял, что среди надстроек над ДОС бывают довольно бесполезные системы, которые только выглядят красиво, а на самом деле отнимают время пользователя, память на дисках и оперативную память ЭВМ. Обманчивая красота таких систем, однако, сильно воздействует на неискушенных пользователей, которые не имели практики работы на машине. Инерция мышления бывает столь сильно, что авторам приходилось наблюдать, как люди, начинавшие работать с подобной надстройкой, впоследствии с трудом заставляют себя изучать команды ДОС. Хочется предостеречь от этой ошибки читателей…»

Источник: «Персональные ЭВМ в инженерной практике». — М. — Радио и связь, 1989г.

Да, да. К примеру, я, именно тот, вконец испорченный обманчивыми красотами неискушенный пользователь, который в упор не желает заново учить давно забытые команды ДОС.
У многих, я думаю, были в свое время знакомые, вручную собиравшие приемники и магнитофоны, которые выдавали какие-то фантастические диапазоны частот, большей частью неразличимых человеческим ухом.
Потом вручную же собирали динамики и клеили колонки, по характеристикам дававшие сто очков вперед любым передовым образцам мировых брендов.
За бешеные деньги по блату доставали бобины профессиональной пленки, снова вручную наматывали ее на стандартные бытовые бобины, после чего слушали на всем этом фантастическом великолепии Аркашу Северного, сладкоголосых итальянцев и Поля Мориа.
Причем, Поля Мориа они не отличали от Джеймса Ласта, а Тото Кутуньо от Джанни Моранди.
Да им было все равно, что будут слушать на их гениальных самопалах и будут ли слушать вообще.
Это технари чистой воды.
Главное — придумать, спаять, собрать и настроить.
Дальше уже не интересно.
Дальше они принимались собирать очередной шедевр инженерной мысли.
Такие же люди есть и сейчас, только вместо магнитофонов они собирают и настраивают компьютеры и программы.
Закупают терабайты дисковой памяти, гигабайты оперативки, сумасшедшие четырехядерные процессоры с водяным охлаждением, невероятные видеокарты со встроенным в них морозильником, жк-мониторы гигантских диагоналей и фантастических цветов.
После чего ставят туда линух и принимаются шаманить, набирая белые буковки на черном фоне.
Им тоже все равно, что делать НА компьютере.
Главная их цель и задача, это что-нибудь делать с самим компьютером.
Я их понимаю.
Мне таже чаще всего важен не результат, а процесс.
Результат скучен, ибо мертв.
А процесс жив, и потому интересен ровно до тех пор, пока не превратится в результат.
Тогда он умрет и придется искать или придумывать новый процесс.
Но командная строка вне моего эстетического пространства.
В ней нет изящества, в ней нет грации, линии, цвета, полутона, тембра, звука.
В ней нет спонтанности, неожиданности, прелести случайной опечатки и выросшего из нее рассказа.
В общем, в ней нет ничего из того, что нужно и интересно мне.
Поэтому-то я не люблю командную строку, ДОС, самопальные магнитофоны и Аркашу Северного.

Теги: Манжеты ненаписанное портреты слова

Бывает, скажешь где или напишешь, что, дескать, главное, чтобы то, чем занимаешься нравилось самому, а остальное — фигня.
А тебе возражают — когда только самому нравится, то как-то это неправильно, не по-коммунистически, не по-коллективному, и даже, почему-то, не по-дружески и не по-братски.
То есть, если делаешь что-то, то будь добр не только сам получать от этого удовольствие, но еще и других удовлетворять.
Конечно, нам всем удовлетворить кого-нибудь, это только дай.
Но я все же не эти занятия имел в виду.
Я как-то в более творческом, в более общем смысле, художественном, можно сказать.
Не надо опошлять и приземлять.
Вот как раз из художественного.
Ван Гог, как известно, при жизни не продал ни одной работы.
За тридцать семь лет ни одной.
Не нашлось охотников до его живописи.
Его странная и раздражающая мазня никому не нравилась, и более того, была неприятна и отвратительна.
Его считали бездарным сумасшедшим, психом, изводящим все свои гроши на краски и холсты, живущего впроголодь, только чтобы купить пару новых кистей.
«О, не обращай внимания, дорогая, он просто ненормальный. Он просто неправильно живет, его просто надо изолировать от приличного общества в клинике для душевнобольных. Он просто псих, милочка.»
У них все просто.
А Винсент писал, писал и писал, плюя на всех и на все.
Один только доктор Гаше, тоже весьма странный тип, купил у Тео Ван Гога одну работу его сумасшедшего брата.
Сейчас работы Винсента Ван Гога стоят десятки миллионов и являются самыми быстро растущими в цене.
А когда Ван Гог умер, хозяин постоялого двора, где валялись работы Винсента просил доктора Гаше ради бога забрать все это барахло, которое только отпугивает постояльцев.
А ведь Ван Гог мог продолжить свое занятие дилерством, которое ему, кстати сказать, уже в двадцать лет приносило хорошие деньги, стать успешным и процветающим коммерсантом и добропорядочным буржуа, кушать по утрам цыпленка, по воскресеньям послушно посещать церковь, платить налоги и вообще быть уважаемым членом общества.
Но, значит, не мог, если предпочел голодную безвестность сытой размеренности.
Понятно, что подавляющее большинство предпочтет пусть мелкую, но известность и хотя бы небольшие, но деньги сейчас, чем вероятность стать богатым гением посмертно.
Все зависит от целей, устремлений и того, что и как ты о себе думаешь, насколько доверяешь собственному чувству и мнению.
Собственному, а не чужому.
Уверен, что мало кто хотел бы сказать о себе: «Я заплатил жизнью за свою работу, и она стоила мне половины моего рассудка».
Я, к примеру, точно не хотел бы.
Поэтому, наверное, я и не Ван Гог.
Кто из работающих «на дядю», особенно из племени фрилансеров не знает, как противно продавать себя.
Насколько отвратительно «делать красиво» какому-нибудь бездарному, глупому, самоуверенному и пухлому бумажнику, покорно соглашаться с его «критикой», морщась выслушивать его безграмотные пожелания и делать то, что тебе отвратительно, что претит всему твоему естеству, только чтобы заработать на хлеб с маслом.
Но тут понятно, кто за девочку платит, тот ее и танцует.
Ну, а если ты делаешь не ради денег, то тогда для чего, ради чего, зачем?
Чтобы понравиться, стать широко известным в узком кругу почитателей твоего таланта?
Чтобы о тебе говорили, тебя поносили и хвалили, критиковали, пели дифирамбы с панегириками и сочиняли анекдоты в сети?
То есть, почесать через трусы свое самолюбие.
Это, братцы, те же деньги, только в профиль.
Только в этом случае уже не пухлый кошель диктует тебе что и как делать, а внутри тебя вырастает этакая мерзкая опухоль с поросячьими глазами и принимается хрюкая поучать тебя: «Нет чувак, это не пойдет, вот это не прокатит, вот то не проканает, а так не поймут ни хера».
И ты уже отцензурированый этой опухолью делаешь то, что поймут, что прокатит, что проканает и пройдет, в попытках стать червонцем, который всем нравится.
И если это вам не противно, если после этого вы не чувствуете себя вымазавшимся в говне, тогда…
Ну, тогда идите по стопам, например, феди лысого, который варит русские щи из развесистой голливудской клюквы и стрижет со всего этого зеленую капусту, пережевывая которую, видимо, неплохо себя чувствует.
Но это уж кому чего.
«Лучше ничего не делать, чем выражать себя слабо».
Это слова Ван Гога из письма брату.

Теги: Манжеты арт люди мыслительное ненаписанное слова

Первый апрель, никому не верь.
Интересно тут то, что первого апреля все как-то настороже, ждут подвоха и держат ухо востро.
Первого апреля не верят даже тому, что произошло на самом деле.
Да страшно сказать, даже новостям на первом-втором каналах не верят.
Вот, дескать, глава государства только что пообещал, что жить будем хорошо, жить будем весело.
А они не верят.
Нас, мол, на мякине не проведешь!
Видали мы это «хорошо».
Да и ваше «весело» тоже уже пробовали.
А все отчего?
Не от того, что строгим дикторам не верят или, тем более, всенародно избранному и горячо любимому отцу всех детей.
А все от того, что этот самый первый апрель, день дурака.
Дураком-то слыть никому неохота.
Вот и не верят на всякий случай вообще ничему и никому.
Светофор красный загорается, а они не верят: «Ага, знаем мы! Шуточки все это, первоапрельские приколы!»
Менты потом подъезжают, тоже не верят и шутят по-своему, по-ментовски, с наличными.
В реанимации тоже все на хи-хи переводят, рентгенам не верят, на жалобы отвечают дружным заразительным смехом.
Зато уже назавтра, куда что девалось?
Те же обещания светлой жизни, обеспеченной старости и скорой радостной смерти принимаются на ура и записываются в специальные книжечки типа цитатников Мао, чтоб не забыть поделиться радостью с окружающими.
Любым сигналам светофоров верят сходу, и немедленно поступают как обычно, то есть вопреки.
Менты тоже всем верят и охотно продолжают шутить за соответствующее вознаграждение.
В больницах и поликлиниках доверчивые врачи, фельдшеры и медсестры выписывают старушкам бесплатные льготные лекарства, а доверчивые старушки идут их получать, и доверчивые аптекарские работники бескорыстно пытаются взять со старушек три пенсии за коробочку в десять пилюль, потому что они тоже верят тому, что бесплатные лекарства есть, но только не у них, не здесь, не сейчас и не за эти деньги.
А когда будут, они не знают, потому что им не сказали и они не успели еще поверить.
Или, скажем, проценты по кредиту.
Да и сам кредит вообще.
Или та же ипотека, не к ночи помянута.
Это я все к чему.
Первого апреля можно не верить. Никому и ничему.
Это уж как вам хочется, к чему вы больше душевно расположены.
Зато во все оставшиеся дни — ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу и, главное — ничему не верю во веки веков, аминь!

Теги: Жестом по мимике ненаписанное слова