Не могу удержаться, чтобы не выложить эти бессмертные строки бессмертных поэтов, бессмертно переиначенные вечноживым Быковым, прочитанные невероятным и бесподобным Ефремовым и спродюссированные непотопляемым Васильевым.
Пошлая, избитая ремнем отца, материнскими оплеухами и школьной реформой фраза: «Дети — цветы жизни».
Да, воистину, дети, это еще цветочки, а ягодки будут впереди.
И что за ягодки вырастут из этих цветов жизни — Бог весть.
Хорошо, если вишенка или клубничка, а если волчья ягода, тогда что?
Да и что именно вырастет, это еще полдела.
Главное, кто посадил, зачем и как потом выращенное использовать намерен.
Из конопли можно делать лучшую в мире бумагу, шить самые крепкие джинсы и вить самые надежные веревки.
Но все отлично знают, как её используют на самом деле.
Ячменем можно голодных накормить, а можно трезвых спаивать и загулявших похмелять.
Так что все это дело тонкое и непредсказуемое, каким бы ярким или, напротив, невзрачным цветочек ни был.
Чтение классической литературы, любовь к классической музыке и диплом о высшем образовании еще ни о чем не говорят.
Так же, как образование в пять классов тоже не является определяющим.
Пол Пот и Михайло Ломоносов тому примеры.
Ну, а пока цветы не превратились еще в ягодки, пока они растут и доставляют нам радость, не надо упускать момента, надо именно радоваться, глядя на эти пока беспечные и наивные в своей красоте цветы.
Всегда надо договариваться о терминах.
Что в понимании каждого из беседующих, а тем паче спорящих, значит, к примеру, «гениальный», «талантливый», «способный», «одаренный», «бездарь» и «ничего себе».
Чем каждый из них отличается от прочих и по каким именно признакам и критериям их можно отделить друг от друга?
В чём талантливый разнится со способным? Где градация?
Какой первичный или вторичный интеллектуальный признак позволяет отличить гения от таланта, а способного от одаренного?
Без договоренности о терминах все будут произносить одни и те же слова, но подразумевать под ними различные понятия и сути.
В итоге никто никого не поймет. либо поймет по-своему, а следовательно — неверно.
Скажем «любовь», «совесть», «правда» — есть, но определений нет, о них заранее не договорились, а потому всякие разговоры об этих предметах имеют ярко выраженную форму спора слепого с глухим, когда один оперирует определениями из области акустики, другой, из области оптики.
Каждый из них субъективно прав, но договориться они не смогут.
Во всяком случае, до тех пор, пока кто-то умный не сумеет адаптировать, синхронизировать акустический и оптический словари под понятный обоим оппонентам, предположим, тактильный.
Вот тогда появится скромная надежда хотя бы на то, что пользоваться все же будут одними терминами и понимать под ними будут одни и те же сути.
А для начала и это немало.
Или вот, возьмем, к примеру, перельмана и премию в миллион американских рублей, от которой он отказался.
Перельмана будем брать с маленькой буквы, ибо в данном случае, имя нарицательное.
Не он один такой чудаковатый, не он один отказывался от премий, наград, орденов и разнообразных золоченых статуэток.
Кто знает (не догадывается и не предполагает, а именно точно знает), отчего да почему перельманы ведут себя именно так, а не иначе?
Причем, каждый перельман, видимо, имеет к этому свои собственные исключительно индивидуальные причины, слегка разбавленные очень ограниченным количеством причин, общих для всех перельманов.
Весь феномен перельмана, возможно в том, что ему, перельману, эта премия, этот перевозбудивший всех миллион, может быть просто не интересны, не значимы и даже не нужны.
Что он, перельман, может посчитать получение этой премии помехой в главном его занятии, в его страсти.
Что сама премия и все с ней связанное отнимет у него, как он полагает, время, подвергнет ненужным искусам, нарушит привычное, налаженное и комфортное для работы течение жизни, когда все отдано математике (биологии, живописи, стихосложению, выпиливанию лобзиком).
Ну не нужна ему колбаса по два двадцать, ему вполне по вкусу ливерная за девяносто копеек. А то вовсе зельц по тридцать.
И шапка бобровая не нужна и машина ни к чему и даже на велосипеде перельман ездить не любит, не умеет и не хочет.
Ну не нужны ему деньги в количестве большем, чем он уже имеет.
И премия, как выражение признания его заслуг, не нужна, ибо сам он цену себе и своей работе знает, и мнение по этому поводу чужих людей перельману совершенно не интересно.
Ему, как я полагаю, важен процесс мышления, процесс достижения результата, а сам результат интересует, лишь как подтверждение правильности процесса его достижения, верности анализа и решений, расчетов и вычислений.
Вот, собственно, и все.
Поэтому, прежде чем о чем-то разговаривать, и тем более спорить, договоритесь о терминах.
Ну просто чтобы не выяснить в конце беседы, что говорили о белом, подразумевали синее, а называли его красным.
Юные, румяные и худые, почти школьники с аккуратными прическами и в клетчатых пиджаках.
Настолько молоды, что не похожи сами на себя.
Еще нет морщин, нет мешков под глазами, не выросли еще патлы до пупка, не обросли бородами.
Брюшко не висит над джинсами, а из брюшка не выпирает циррозная печень.
Еще живы и даже, большей частью, здоровы.
У них еще все впереди, и они это знают.
А если не знают, то догадываются.
А если не догадываются, то верят.
Если не верят, то надеются.
У них действительно впереди много.
У кого меньше, у кого больше.
Кому как повезет.
Вернее, уже повезло или не повезло.
Но они, молодые, амбициозные и энергичные этого еще не знают.
Оно и хорошо.
Всякому знанию свое время.
Детки.
Детки смешны, забавны и милы, потому что никто еще не знает, что и кто из них получится дальше, когда они вырастут в больших дядь и теть.
Родные и близкие, естественно, надеятся и рассчитывают на лучшее, видят в детках будущих героев и героинь во всех смыслах этого слова.
Сами же детки пока по этому поводу не заморачиваются, а потому легко и непринужденно хватают сюсюкающих над ними тётек за свисающие сиськи, без всякого заднего и прочего смысла рассматривают пиписки у деток противоположного пола, кладут руки на ягодицы стоящих рядом солидных дам, а при случае заглядывают им под юбки и платья.
И все это исключительно из невинного и непосредственного детского любопытства.
Они пока еще чисты и невинны, поэтому им прощается все, даже торт с кремом на папином новом костюме и такой вкусный черничный сок на модном платье гостьи.
Их не трогают собаки и кошки, как бы эти симпатичные и умильные детишки над ними не измывались.
Потому что животные тоже понимают, что это не по злобе и не по злому умыслу.
Пока еще не по умыслу.
И не надо торопить время и делать из детей взрослых.
Кто знает, вырастет ли из них мать Тереза, Джордж Вашингтон или Джек потрошитель.
Поэтому просто любуйтесь ими, пока они еще просто дети.
Дети без страха, упрека, лжи, предательства и пива на диване.
Невинные, непосредственные, милые и забавные.
Терри О'Нил (Terry O'Neill) родился 30 июля 1938 в Лондоне. Английский фотограф, добившийся признания, фотографирую моделей и знаменитостей 1960-ых. Он стал известен благодаря тому, что не придерживался использовавшихся тогда формальных установок и модели на его фотографиях не были стандартны и традиционны.
Свою фотографическую карьеру О'Нил начал штатным фотографом в лондонском аэропорту Хитроу. Однажды, случайно сфотографировал в зале ожидания колоритного спящего человека. После публикации выяснилось, что этим человеком был министр внутренних дел. О'Нила тут же пригласили на работу на Флит-Стрит в The Daily Sketch. Был 1959 год
Репутацию стильного фотографа О'Нил заработал в 1960-ых, когда стал снимать элиту шоу-бизнеса десятилетия, таких как Джуди Гарлэнд, Битлз и Роллинг Стоунз. Кроме того фотографировал членов британской Королевской семьи и видных политиков, показывая их в более естественной и непринужденной обстановке, чем это было принято до него.
У О'Нила были давние близкие отношения с американской актрисой Фэй Данауэй (Faye Dunaway). В 1980 у них родился сын Лиэм Данауэй О'Нил (Liam Dunaway O'Neill). Терри прожил с Данауэй с 1983 до 1986. В настоящее время О'Нил женат на бывшей модели Лорейн Эштон (Laraine Ashton).
Среди его самых известных снимков, ставшие широко известными цветные и черно-белые кадры сделанные на рассвете 29 марта 1977. Уставшая Данауэй в шезлонге рядом с бассейном в отеле Беверли Хиллз наутро после получения премии Оскар за лучшую женскую роль. Рядом с шезлонгом разбросаны газеты, на столе около подноса с завтраком статуэтка Оскара. Черно-белый вариант этой работы находится в постоянной коллекции Национальной портретной галереи в Лондоне.
Не помню, выкладывал ли уже такую вот программку для неумеющих рисовать или не выкладывал.
Но в любом случае, повторение, мать учения.
А если воспользоваться хотя бы этой и еще тремя этими программками, то любой, не отличающий фломастера от мастихина будет в состоянии сбацать и распечатать гору собственных шедевров маслянистой живописи.
И сможет почувствовать себя Дюррером, Давинчем и Пиксельанджеллой вместе с Буонароттом.
Подпишись на RSSЕсли увидели ошибку,
выделяйте её мышью ,
и жмите Ctrl+Enter,
Спасибо!
Реактивный
хостинг
You are currently browsing the Pepsimist weblog archives for Март, 2011.
Тэги
