Раневская в домашних тапочках
Суббота, Апрель 15th, 2017Перечитываю книгу сестры Фаины Раневской, Изабеллы Аллен-Фельдман «Раневская в домашних тапочках». Когда читаю все время хочется сделать выписки, но обычно, по разным причинам, не удается. Сейчас решил специально все же хоть чем-то поделиться.
Изабелла Фельдман переехала к сестре в Россию в 1960-м году. Прожив всю жизнь в Европе и оставив свою виллу во Франции, Белла так и не привыкла до конца к российским реалиям. К примеру, долго не могла понять, отчего продукты нельзя заказывать на дом по телефону. Или не могла взять в толк, что в магазине, на вывеске которого значится «Продукты», может не оказаться многих из оных.
— Принесите, пожалуйста, полкилограмма буженины, — миролюбиво просила Изабелла Георгиевна, не замечая, как лицо натруженной продавщицы каменеет в ужасе.
Прямо в очереди она справлялась о здоровье «батюшки и матушки» кассиршы. Пыталась вступить в диалог с захмелевшим прапорщиком, взывая к его «офицерской чести».
В магазинах Беллу считали сумасшедшей… Объяснить ей, что наша действительность — это нечто отличное от Парижа, так никому и не удалось. Улицу 25 октября она называла «Проспектом какого-то сентября».
«Из пяти дам, пришедших вчера вечером, задавала тон вульгарная громогласная особа в платье ужасного оттенка фиолетового цвета. Представилась она Таней, так и сказала: «просто Таня, без церемоний». Она забросала меня вопросами о Париже, не столько интересуясь городом, сколько желая обнаружить свое с ним знакомство, а затем стала рассказывать про то, как она фотографировала какого-то писателя, Бабена или Баделя, я так толком и не расслышала. Рассказывала она для меня, потому что все остальные во время ее рассказа откровенно скучали. Должно быть, слышали его уже не раз.
— Бадэн? — переспросила я, вспомнив автора биографии знаменитого корсара Жана Бара. — Разве он еще жив?
На меня посмотрели как на сумасшедшую, а сестра повертела пальцем у виска. При желании она может быть удивительно бесцеремонный. Оказалось, что это совсем другой писатель, который воевал на стороне красных, и красные его за это потом расстреляли. Уточнять обстоятельства я не стала, потому что сестра предупреждала меня не один раз, чтобы я не смела разговаривать о политике. «Ди фис золн дир динен нор аф рематес, Белла! — повторяла она. — Ты не заметишь, как скажешь что-то такое, за что нас обеих посадят в тюрьму, поэтому держи язык за зубами. Если захочешь сказать о политике, мишигине коп, то говори о погоде». Но то, как на меня смотрели гости, меня покоробило, если не сказать — оскорбило. Разве их Бабен — Мопассан или Пушкин, что так стыдно его не знать. А сами не читали Pauline Reage, даже сестра не имеет о ней понятия.»
«Не перестаю удивляться тому, что здесь принято спрашивать не только, где была куплена та или иная вещь, но и за сколько. «Сугубый моветон», как говорила наша классная. Я не запоминаю цен, но, если меня расспрашивают настойчиво, называю какие-то цифры. Франки с фунтами тут же переводятся в рубли и неизменно следует сравнение с местными ценами. Здесь, как мне кажется, все что-то продают. Даже сестра этим занимается — то помогает кому-то из знакомых сбыть кофточки, то предлагает итальянские чулки, которые какая-то Галочка (по рекомендации сестры — актриса от Бога и золотой человек) посылает ей из Одессы. Но самое удивительное то, что здесь не стесняются или не слишком стесняются просить уступить ту или иную вещь, которую человек уже носит. Моя черная сумочка вызывает у местных женщин чувство, близкое к вожделению. Едва ли не каждая третья интересуется тем, не уступлю ли я ей сумочку за деньги или в обмен на что-то. Одна дама предложила мне живого попугая, которого ее отец обучил разговаривать.
— Он очень способный, — уверяла она, обдавая меня терпким спиртным духом. — Он и ваше имя выучит, Белладонна Григорьевна…
Сама бы выучила для начала. Я не стала обижаться на нее, потому что бедняжка была пьяна настолько, что то и дело норовила свалиться со стула…»
«Теперь у нас временно новая прислуга — Таисия, угрюмая неразговорчивая девушка откуда-то из Сибири. Сестра попросила приглядеть за ней. Я приглядываю, но все время стоять, что называется, «над душой» у Таисии невозможно и неловко. Занимаюсь своими делами и время от времени интересуюсь тем, что она делает. Полы она трет старательно, но неловкая — то и дело на что-то натыкается. Чай пьет с блюдца, шумно отдуваясь. Я целую вечность не видела, как пьют чай с блюдца, забыла даже, что такое бывает. Попыталась завести разговор, но неудачно. Таисия по три раза переспрашивает, а потом вздыхает вместо ответа. Мишигене копф.»
«… Впрочем, сестре явно было не до моего настроения, она сильно расстроена болезнью Полины Леонтьевны. Хочет устроить так, чтобы та смогла пролечиться в «кремлевской» клинике, которая считается лучшей больницей страны. Мне непонятно, почему клиника называется «кремлевской», если она расположена не в Кремле, а совсем в другом месте. Сестра толком ничего не объяснила, сказала только, что лишь такие простодушные люди, как я, могут подумать, якобы в Кремле есть больница. «Это же — Кремль! — сказала она с наигранным пафосом. — Царь-колокол, царь-пушка, ГУМ напротив!» ГУМ — это бывшие Верхние торговые ряды, где в 95 году у отца украли золотые часы и бумажник. Я усмехнулась и поинтересовалась, почему там, где устроено кладбище, не может быть места больнице. Сестра покачала головой, вздохнула и сказала:
— Бедная моя Белочка, — говорила она ласково и с примесью горечи, — ты думаешь, что вернулась на родину? Ты даже не представляешь, куда ты вернулась! Кладбище на Красной площади — это всего лишь мелкая деталь. Характерная, но незначительная.»
«Я то и дело совершаю досадные оплошности. Вчера назвала таксиста «голубчиком», а он в ответ назвал меня «гражданкой мамашей». Сестра перевела его ответ так — таксист решил, что я с ним заигрываю, и вежливо (по его мнению — вежливо) напомнил мне о моем возрасте. Именно что вежливо, иначе бы не стал добавлять к «мамаше» гражданку. Оказывается, слово «голубчик» давно уже вышло из употребления. Этот идиот решил, что я с ним заигрываю! Как бы низко я ни пала и каким бы ни был мой возраст, но, даже стоя одной ногой в гробу, я ни за что не стану заигрывать с небритым мужчиной, от которого пахнет луком, у которого немытая шея и грязь под ногтями! Ни-ког-да!»
Подпишись на RSS