Неожиданно ранним московским утром я оказалась в районе Остоженки, свернула в 1-й Зачатьевский переулок и очутилась в заповедном уголке Москвы, который риелторы с подобострастием именуют «Золотой милей». Нет, по Остоженке я иногда хожу, но в переулках у меня не бывает никаких дел. Да и могут ли быть там дела у кого-нибудь, кроме тех, чья фамилия Васильева или Сердюков?
Отвратительное новоназвание «Золотая миля» погребло под собой чудные московские имена — Коробейников, Молочный, Пожарский, Хилков, Зачатьевский, Бутиковский — и отменило все смыслы, кроме прямых, финансовых — на вес золота дома, что построены здесь.
Теперь надо объяснять дикарям, что Бутиковский — исторический топоним, а не переулок бутиков. Бутиков тут как раз нет.
На углу 1-го Зачатьевского и Остоженки пылится очередной скуратов-строй. Сергей Скуратов — один из лучших российских архитекторов, который вместе с коллегами, такими же талантливыми модернизаторами, строит на месте исторических руин современный город из бетона, стекла, дорогого камня и даже меди. Теплая провинциальность московского центра уничтожена, зато получаются очень модные дома, от которых веет холодом, прозекторской и премиями. Дом на углу строили те, кого архитектор называет своими учениками. Он почему-то стоит незаселенным – двери забиты-заколочены, окна тусклые, на фасаде растяжка «продаются квартиры». Не покупает никто, что ли?
Помню, как его строили. Гигантский котлован вырыли, этажей на пять углубили, страшно было вниз глядеть. Будто бункер под тобой. А может, и бункер, кто их знает, девелоперов-модернистов. Рядом на Остоженке добивается очередная жертва большевистского конструктивизма – стена кружевная с оконцами, остальное снесено, а за стеной – опять котлованище страшный.
Иду я по переулку и чувствую — неуютно мне и неловко. Похожее ощущение накрывало однажды в прихожей модного ресторана. Я переобувала туфли, и менеджер при гардеробе смотрел нехорошо, презрительно. Когда я вручила ему пакет с сапогами, пояснил, что некуда повесить, не предусмотрено — обычно клиентки появляются уже на каблуках, выпархивают из машины. Для привратника переодевание означало, что доехала я сама или пешком дошла, то есть — нецелевая привратникова аудитория.
Нецелевая я шла по переулку, ежась от собственной неуместности, ускоряясь под чьим-то неодобрительным взглядом. Но чьим? В переулках-то нет никого. Ни собаки, ни кошки, ни прохожего. Тихо. Ватно-беззвучно. Чисто. И даже немного страшно.
В Москве не протолкнуться, ни проехать, ни пройти, город стонет от людей, а тут — напряженная нежилая тишина. Нежить.
С обеих сторон надвинулись на меня, будто намереваясь раздавить, хищные, угловатые дома с их подземными парковками, острыми пиками заборов, камерами наблюдения. Не жилища — укрепсооружения. Дома тут разные, но выглядят они одинаково несчастными — постные, мрачные. У одного, с изнанки служебного входа (довольно убогого), дежурит машина с мигалкой, ждет хозяина или хозяйку, прикорнув тремя колесами на тротуаре. На другом — золотая (опять золотая!) табличка: «Дом построен в 2003 году корпорацией Barcli». Это та самая корпорация, лицо которой Леонид Казинец в знаменитом интервью «Огоньку» призвал нецелевую аудиторию уехать из Москвы: «Скажите честно: в этом городе, если ты не получаешь несколько тысяч долларов в месяц, тебе нечего делать». Проходя мимо, отдаю должное чувству юмора Леонида Казинца, воткнувшего в 1-й Зачатьевский переулок дом с остроумным названием Barkli Virgin House.
Казалось бы, в переулке тихо, хорошо. Но нехорошо. Тревожно как-то. Как будто за этими глухими дверями и занавешенными окнами что-то ужасное происходит. Я никак не могла избавиться от неприятных ассоциаций – фильм «Елена», виагра, плебеи, пиво, инфаркт, больница, медицинский справочник, наследство, похороны, детеныш, свернувшийся червячком на покрывале Versace. Режиссер Андрей Звягинцев снял фильм про эти самые дома, хотя цену не обрушил.
Наконец-то показалась нужная дверь, и я с облегчением юркнула внутрь. Обратно я пробиралась уже партизанской тропой, желая побыстрее укрыться за стенами Зачатьевского монастыря. Перекрестилась и домой пошла, уже по пыльной, грязной, оживленной, закупоренной машинами Остоженке.
А тут опять дело. На этот раз я решила вечером. При свете дня трупик центра выглядит слишком натуралистично, а темнота, глядишь, и скроет неприятные подробности.
Вдруг я увидела в 1-м Зачатьевском детей. Сначала услышала голоса. Они доносились с детской площадки. Мальчик и девочка лет четырех, отделенные от меня железными штакетинами в ладонь толщиной, раскачивали красную машинку и договаривались о том, что они встретятся завтра. Набор доступных им развлечений был невелик — горка, машинка и снег, который летом, наверное, становится газоном. Молодая, судя по фасону шубы, няня (или мама?) стояла рядом и молчала, глядя на меня. Дети из гетто. Я поспешила свернуть за угол.
За углом начинался тот самый Бутиковский переулок, где нет бутиков. Невозможные в тесной Москве широченные тротуары, по которым никто не ходит – только я да охранник. Через стекло видно, как посыльный растолковывает что-то двум унылым служивым на ресепшн. «Купер Хаус», эфир-офис («Эфир» — это название офисного центра, оригинально-чудовищного), лед-ужас, белые торосы, айсберги, кафе «Академия», черный фасад, сугробы, закрытые двери, наглухо задраенные три этажа (что там — бассейн, ангар, склад? зачем ставить огромные окна, если все равно их потом закрывать жалюзи?), мрамор, холлы, бесконечная перспектива пустоты, служебный вход (а где же парадный? дом, повернись к лесу передом, к людям — задом?), полированные пульты домофонов, эксклюзивная продажа, объект сдан, тут еще можно пройти (не распродано, значит), будка охранника пуста, посольство, остатки особнячка, он здесь последний. На декоративной простыне нарисованы виньетки, окна, крыша. И это все, что осталось от Остоженки. Последнее полотнище полощется на ветру.
Новая московская архитектура — как вечный 37-й год, длящиеся репрессии городской среды, а дома эти — как дети, зачатые в результате изнасилования. Хочешь не хочешь, а они уже есть, живи теперь с этим фактом и полюби его.
А вот и Молочный, дом 6. Обиталище узницы «Оборонсервиса». Переулок, чувствую, сразу напрягается. Закончились даже охранники. Я в центре Зоны. Делая несколько отвлекающих маневров (как будто я заблудилась и сверяюсь с навигатором), я подбираюсь поближе. Мало ли что им в голову взбредет.
Тут уже по-настоящему страшно. Дом тих и темен. Только наверху светится пара окон. Входная дверь мертва, за стеклом растекается темнота, черная и глянцевитая, как нефть, но трудно сказать с точностью, дверь это или очередная ловушка-обманка. Удивительно, но штукатурка на фасаде васильевского укрывища потрескалась. Не до позорного состояния, но грим пора накладывать, пятна проступают.
Вдруг за моей спиной что-то произошло. Обернулась. Вздрогнула. Черная машина. Остановилась. Стоит. Стоит.
Я сдержалась, не побежала.
Машина помедлила, а потом ее поглотил черный зев подземной парковки дома напротив. «Воронок» был не за мной.
Тут и колокола зазвонили в Зачатьевском, очень вовремя. Я, оказывается, недалеко от монастыря была, слава богу.
По льду, по сугробам, мимо стеклянных парников террас, мимо домофонов и камер, золотых веночков, мимо заборов в три человеческих роста, к свету, к месту, где я приткнула свою красную немодную машину, я чуть не бегом бежала.
Как же хорошо, что нет у меня денег на квартиру в этих «домах на набережной».
©Источник
Подпишись на RSS