Pepsimist

Иногда возникает потребность в написании некоего текста.
Не какого-то конкретного, а просто внутри все чешется, зудит от потребности постучать по клавишам и что-то из них выстучать.
Но в голове ничего конкретного, готового для выплескивания наружу нет.
Не знаю, кто как, но я поступаю просто — пишу фразу.
Первую, какая в голову приходит, пусть полную чушь, вздор и абсурд.
Тут главное — расслабиться и специально дать мозгу нести упомянутые чушь, вздор и абсурд.
Не надо глубоких мыслей, философических размышлений или попыток пошутить.
Просто сидеть и записывать все приходящее в голову.
Первая фраза цепляет за собой вторую, та — третью и так далее.
Самое фиговое, когда в голове настолько пусто, что не только фраз, а даже отдельных слов нет.
Междометия какие-то вяло перебираются с места на место, имитируя интеллектуальную деятельность.
Но и это тоже лечится все тем же способом.
Выловить ползающее междометие и тут же его записать.
Потом найти другое, и тоже туда же.
Два междометия уже почти фраза. Полуфраза. Недомысль.
Недомысли от переутомления.
То есть, когда в одном месте прибыло, значит в другом ровно столько же убыло.
Утомления прибавилось — мыслей меньше стало.
Закон неубывания энтропии.
Мысль структурирует, а усталость разносит все на фиг в куски, в хлам, в тлен и пепел.
То есть энтропия вернула свое статус-кво.
И хоть ты что с ней делай, а она свое все равно возьмет.
Не здесь, так там, не там, так еще где.
Вот думал много, думал, напридумывал всего целый вагон и вроде даже не устал.
Зато в печени что-то заныло или в желудке засвербило или понос какой-нибудь обуял вместе с насморком.
То есть структура разрушилась, перешла в хаос. Энтропия свое взяла.
Или, скажем, досок домой притащил, попилил, посверлил, гвоздей набил и получил шкаф. Или книжную полку.
Упорядочил структуру.
А в Калифорнии торнадо прошел, сотни домов по доскам разнес.
Опять энтропия уравновесилась.
Поэтому осторожнее с мыслями надо.
И вообще, с любой не разрушающей, а созидающей деятельностью.
Почему так приятно бывает что-нибудь разломать, разрушить, разорвать к чертовой бабушке, сжечь, растоптать, матом обругать?
Потому что энтропии прибавляется, возникает ее переизбыток и появляется возможность ее оттуда изъять, и на ее месте соорудить еще один шкаф.
Или роман написать.
Или сделать еще что-нибудь дико умное, полезное и упорядоченное.
Так что, если мыслей в голове нет, если что-то не получается, дела не идут, то не надо пытаться еще усиленнее думать, делать и напрягаться.
А надо расслабиться, и пусть оно все гребется конем, пусть рассыпается в прах, разваливается и расплывается одной здоровенной мокрой лужей.
Или заведите себе большой кусок пластилина, скатайте из него шар или колбаску или куб какой-нибудь, а потом с наслаждением трахните по нему кулаком, помните его, порвите, раскатайте, размажьте на фиг, превратите в кляксу.
И спокойно садитесь дальше заниматься своей докторской диссертацией, упорядочиванием каталогов или сборкой шкафов.
Или записыванием абсурдных слов, фраз и мыслей.

Теги: Манжеты автография мыслительное ненаписанное слова

Раздражает, когда в тексте ставят ударение на слове, к примеру, «писАть», «писАл» и т.д.
Если бы ударения не было, и в голову не пришло понимать как-то иначе, а с ударением меня как бы подталкивают к тому, что можно было таки прочитать и по-другому.
Как бы заранее предполагают, что читатель такой извращенный и малограмотный идиот, что фразу «Лев Толстой написал роман "Война и мир» прочитает и поймет не единственно возможным образом, а как-то совсем неправильно.
С какого бодуна неправильно, когда по контексту прочитать иначе невозможно?
Ну если только нет к этому какой-то психопатологической склонности.
Чтобы быть последовательным, надо бы делать сноски с пояснениями и к фразам типа: «Архип намочил руки и отер ими лицо», а то тоже вдруг неправильно поймут, несмотря на контекст и здравый смысл.
Еще не выношу, когда в конце фразы ставят словечко «Ага».
Совершенно не понимаю, что оно должно и может там означать.
«Ну вот, а сейчас я пошла спать. Ага.»
Ага что? Или чему, или зачем или как?
Это вообще вопрос или утверждение?
Или неопределенный артикль вроде «нах» и «бля».
Скорее, последнее.

Ладно, нах мне все это уперлось, поскольку, вообще-то, всего лишь хотел поделиться парочкой замечательных клипов олдовой команды «The Doobie Brothers».
Такого типа музыку никогда особенно не любил — да, могу послушать отдельные композиции и даже с большим удовольствием, но в целом, это не мое.
Но вот «Long Train Runn» от The Doobie Brothers заводит конкретно.
Накачивает оптимизмом и энергией, хочется ставить не репит и слушать, слушать, слушать…
А тут как раз и клип на ютьюбе подвернулся.
Словом, выкладываю и «Long Train Runn», и под катом их же композицию «Black Water».
А какая там публика на концерте, какие сами ребята клевые…
Рекомендую всем.

The Doobie Brothers «Long Train Runn»

Полный текст »

Теги: Манжеты арт музыка мыслительное слова

Дробление одного сильного счастья на большее количество мелких кусков.
Много-много маленьких кусочков счастья, которым можно долго-долго радоваться. Не очень сильно, но зато долго.
А один большой кусок радует до потери сознания и истерических слез, но зато один раз.
А положить его в счастьедробительную машину, выставить режим, скажем, на месяц, и вот на выходе получаешь тридцать аккуратных одинаковых кусочков. Каждый день можешь себя чем-то порадовать. Без слез, обмороков и радостных визгов, но каждый день.
Утром встал, погода хмурая, настроение серое, за окном то ли дождь, то ли снег, то ли утро, то ли вечер, а ты кусочек взял, и использовал по назначению. И пофигу сразу и хмарь за окном и слякоть и чай слабый и яичница холодная.
Блеск в глазах появился, резкость навелась, бодрость в теле и радость в душе.
То есть настроение у тебя хорошее.
Не отличное, но хорошее. Очень даже ничего себе.
Или, скажем, бьешься над чем-то, бьешься, голову ломаешь, а оно, сволочь — никак.
Самооценка упала в подвал, ходишь по квартире весь в самобичевании и самоуничижении, уже даже не ходишь — ползаешь.
Сопли, слюни, слезы, плеть по хребту, вериги с шеи свисают.
И тут вспоминаешь, что у тебя еще кусочек счастья неизрасходованный в шкатулочке лежит.
В соплях, слезах и слюнях доползаешь до шкатулки, кусочек заветный достаешь — и снова как новенький, как только что родился, как дитя малое всему радуешься.
Без криков, агуканья и мокрых пеленок, но хорошо тебе стало, спокойно. Радостно.
И самооценка на месте. Не в небе парит, не в подполе валяется, а ровно там, где ей быть и положено.
Самоуничижение в уверенность плавно трансформировалось, самобичевание в здоровый азарт перешло.
Сидишь, проблемы как орехи щелкаешь. Хрусть — пополам, хрусть — готово, хрусть — отличная работа, ядрена вошь!
Не блеск, может быть, на нетленку не потянет, но все равно — хорошо сделано, на совесть.
А был бы один здоровущий кусок, чтоб тогда было?
Как свалиться такой на тебя, как шмякнет, грохнет, треснет, так и с копыт долой от счастья.
В голове искры, в глазах свет невозможный, в груди все сперло в животе подвело и ноги трясутся, не держат.
Ну и чего? А потом еще и отходняк. На следующий день ходишь квелый, вялый, желеобразный и вспомнить пытаешься, а чем это меня вчера так долбануло?
А того, что долбануло и нет уже. Вчера все и кончилось. Долбануло, треснуло, грохнуло — и нет его. Только в сердце перебои и привкус металлический во рту.
Оно мне надо?
Нет, уж лучше сорок раз по разу, чем один раз сорок раз.
В счастье тоже умеренность нужна, равновесие, чтоб после маятником туда-сюда не мотало.
Кто пьет — знает: по маленькой, но много, и весь день ходишь вот такой.
Не пьяный, не хмурый, не трезвый, не веселый, а как раз, как надо. Огурчиком.
Легкость во всем, но умеренная, без криков: «А вот я щас все! Дайте мне, я забацаю! Мне это все, как два пальца обсосать!»
Нет, с тихим удовлетворением и спокойным блеском в глазах.
Все нормально. И все. И отзынь, не стой над душой, отвали, дай счастьем насладиться. Уйди дурак…

Теги: Манжеты жестом по мимике мыслительное ненаписанное слова

Есть хорошая книжка: «Полковнику никто не пишет» называется.
Там говорится о том, что полковнику никто не пишет.
Наверное, некоторым трудно сразу понять, что там рассказывается именно о том, что полковнику никто не пишет, поэтому я и подсказываю: в этой книжке речь идет о том, что полковнику никто не пишет.
Остальным, возможно, тяжело будет догадаться, что и здесь тоже будет рассказано о том, что полковнику никто не пишет.
То есть не полковнику, ибо ни полковником я, слава богу, не был, ни капитаном, ни майором, ни сержантом, да и от генерала, тоже Господь оберег.
Если бы я был полковником, то мог бы подумать, что это присуще исключительно нам, полковникам.
Нам-то, полковникам, еще можно понять отчего не пишут — оттого, что мы, люди военные, то есть для убийства предназначенные и ему же обученные, ну и поубивали, к чертовой матери по привычке или по приказу или просто так всех, кто нам мог бы написать.
Но я-то человек сугубо мирный, никого, насколько помню, не убивал и даже не особенно старался.
А все равно не пишут.
Или тут надо с другого конца подходить, с другой стороны на это смотреть.
Не кому не пишут, а кто не пишет?
Ну действительно, все пишут, а именно ЭТИ — нет.
То есть, те которые не нужны или не обязательны — строчат, как львы николаичи, томами, сборниками, собраниями сочинений.
А те, кто нужны, заперлись где-то там, у себя глубоко внутри, защелки защелкнули, замки замкнули, щеколдами щелкнули и — ни гу-гу.
Как вымерли все, тьфу-тьфу-тьфу.
Может, сказать им нечего? Ну скажи просто — «Привет». И хватит.
Для своего человека и этого вполне достаточно.
Не обязательно мыслью по древу, как маслом по блину.
Так они же даже афористичностью своею не воспользуются, телеграфным стилем.
Могут, но не хотят.
Возможно, думают, что лучше ничего не писать, чем пару слов ни о чем.
Да как это «ни о чем»?
Очень даже о чем.
«Привет, пока!» — и уже ясно, что живы, что помнят, что время выбрали вот эти два слова написать, что и сами есть и ты еще тоже пока существуешь.
Слова два, а сказано на целый том.
В таких двух словах смысла больше, чем в здоровенной дико научной монографии под руководством трех академиков, пяти докторов наук и одного аспиранта-недоучки.
Не считая самих авторов.
Вот просто: «Привет! Как дела?» И все.
Уже сердце успокоилось, душа на место встала, мозги обратно расклинило и печень с почками кровь через себя фильтровать начали, токсины выводить.
А это ж чистый яд, когда никто не пишет из тех, кого ждешь, и кто вроде бы как должен.
Не обязан, но должен.
Тут разницу чувствовать надо. Тут тонко.
Не всем доступно, по попробовать понять можно.
Ну для простоты, для некоторых поясняю.
Вот ты матери писать-звонить не обязан? Нет.
Но должен? Должен.
Если ты не козел, конечно, и не последний сукин сын.
Вот и здесь примерно то же.
Не обязаны, но должны.
А даже если по разумению своему, по совести и не должны, то ведь могут же.
Но не пишут.
Вот и думай тут: либо не должны, либо не могут, либо не хотят, либо одно из двух.
Вернее всего, конечно — одно из двух.
И скорее второе, нежели первое.
Хотя это тоже, смотря с какой стороны считать.
Вот и сидишь, считаешь.
Сперва слева направо, потом справа налево, потом сверху вниз и по диагонали поперек.
Такие дела.

© Bill Zeman

Теги: Манжеты автография мыслительное ненаписанное слова

Не знаю как в других местах, но в москве погода вполне соответствует общему фону.
Температура плюсовая, но холодно.
Дождя нет, но сыро.
Ветра нет, но промозгло.
Солнца нет совсем, а потому все серо, уныло, блекло и безнадежно.
А тут еще снова оба лифта отключили.
Ну, спуститься я еще спущусь.
Если аккуратно, не спеша и отдыхать на каждом третьем этаже, чтобы остановить головокружение.
Но подняться обратно уже не получится.
Тем более, тащить на себе еще пуд.
Наверх. Выше десятого и чуть не доходя до шестнадцатого.
Ну просто не смогу.
Нет, если дать мне часов пять-шесть, то и сам поднимусь и пуд этот дотяну.
Но на привалы времени уйдет больше, чем на подъем, а это как-то глупо.
Да и всю воду выпью на этих привалах и снова придется идти её покупать.
А потом опять подниматься.
Я же так буду неделями туда-сюда ходить.
А отхожих и спальных мест у нас на лестнице не предусмотрено.
Хотя, при таком лифтовом устройстве не мешало бы.
Ну с отхожим местом, если хорошо прицелиться, то можно мусоропровод использовать, но спать на подоконнике все равно не получится.
Опять же бомжи.
Они привыкли, а я только при одном виде вшей начинаю чесаться и хочется облиться дустом.
Да и обоняние…
Нет, словом, это — не погода и это — не коммунальное хозяйство.
И не хозяйство вообще.
И я вообще удивляюсь, как здесь люди живут.
Хотя сам человек, и живу тут же, не отходя от всего этого.
Но все равно удивляюсь и пытаюсь найти причины такой живучести, приспосабливаемости и помехоустойчивости.
Уникальную породу людей вывели — хилые, слабые, безвольные, недоверчивые, равнодушные, но при этом поразительно живучие.
Дихлофос, тритетрабензол пьют — только крепче становятся.
Правда, не надолго.
Но лет до сорока-пятидесяти, как правило, пока еще дотягивают. Пока еще…
А если бы до пенсии доживали, то еще ого-го сколько жили бы.
Если не пить, конечно.
Но на пенсию что еще делать?
Жить на нее нельзя, остается только пропить, чтобы зря не пропадала.
Вот говорят, что ихние пенсионеры очень любят по миру путешествовать.
Наши тоже могут путешествовать.
Если поприжмутся, накопят, то целую неделю смогут по москве на общественном транспорте ездить.
Одновременно с лечебным голоданием.
От сокольников до парка на метро, там на троллейбусе, потом на трамвае и снова в метро спать на кольцевой линии, пока не выгонят для ночного моциона.
Зато сколько незабываемых впечатлений!
И будет о чем вспомнить и радоваться, что жизнь не зря прошла.

Ладно, пойду проверять, что там с лифтами.
И надо бы еще компании дождаться, чтоб не так скучно было между этажами сидеть.

Теги: Манжеты мыслительное ненаписанное слова соотечественники по несчастью

И вот, вроде и забыл все, кажется и раны затянулись и сердце не тянет и на душе пусто и спокойно.
И вдруг, неожиданно, на улице, в метро, в магазине — нечаянный взмах ресниц такой знакомый.
До боли знакомый и родной, мягкий и немного неуверенный поворот головы взрывающий в душе все, казалось бы, незыблемо выстроенные баррикады и стены, к чертовой бабушке.
Латунные пряди по плечам, от которых перехватывает дыхание и все опять выплывает, выплывает, как из марева, из тумана, в который ты все это долго и с таким трудом и болью прятал, выплывает обратно в сердце, в душу, которая одновременно и жаждет этого и боится.
И ты берешь полбанки лекарства для души и лечишь ее, лечишь, израненную.
А она вроде слушается тебя, жмется преданно к коленке, но сама потихоньку, незаметно, с грустью и тоской посматривает: не мелькнет ли латунная прядь, не глянут ли карие глаза с колкими ресницами, не скажут ли беззвучно что-то, тонкие розовые чувственные губы.
Надо только увидеть. Увидеть и обязательно понять, что они скажут. Обязательно понять. Это так важно…
А если не удалось увидеть, понять, прочитать, то остается только одно - самое важное, самое надежное и самое-самое трудное — во чтобы то ни стало увидеть и понять то, что спрятано в этих глубоких, бездонных, таящих боль и обиду коричневых озерах под челкой лунного цвета.
И почему, Господи, не могу я подойти и унять эту боль в родных глазах, сделать так, чтобы улыбнулись эти скорбно поджатые милые губы, что бы веселые морщинки собрались вокруг глаз, и чтобы солнце заплясало беззаботными зайчиками в широких карих озерах.
Прости мне Господи грехи мои, ибо грешен я… Всегда.

Теги: Жестом по мимике автография мыслительное ненаписанное слова

После сорока с днем рождения надо уже не поздравлять, а сочувствовать.
После пятидесяти — соболезновать.
После шестидесяти — выражать радостное удивление.
После семидесяти, снова поздравлять. С тем, что дожил.
После восьмидесяти: «А как вам удалось?!»
После девяноста вообще ничего не говорить, чтоб не сглазить.
После ста, скрещивать пальцы, плевать через левое плечо и бормотать: «Чур меня!»

Теги: Жестом по мимике автография афоризмы мыслительное ненаписанное слова