Москва сказочная, Москва, которой нет

04.10.2008

Как-то публиковал старую Москву Владимира Парошина. Удивительные работы. Смотришь на них и сердце щемит от воспоминаний, от того, что нет больше почти ничего из запечатленного на холстах. Работы светлые, но грустные.
Сергей Волков (Сергей Васильевич Волков, ибо художников под таким именем и фамилией чуть не десяток) пишет совсем иную Москву. У него она сказочная, нереальная, радостная, какими и положено быть воспоминаниям детства.

BerlinKa, тебе.

Владимир ВолковВолков Сергей Васильевич Родился в 1956 году в г. Петрозаводске. С 1962 года живет в г. Москве.
В 1972 году окончил Московскую Художественную школу. В 1976 году окончил Абрамцевское художественно-промышленное училище им. Васнецова. С 1979 года член молодежного объединения Московской Организации Союза Художников.

С 1990 года член Московского Союза Художников по секции живописи.
С 1980 года участвует в различных выставках, аукционах в стране и за рубежом. Ряд картин находятся в собраниях Министерства культуры и Союза художников России, а также в частных собраниях России, США, Канады, Франции, Испании, Австрии, Италии в том числе в собрании Сильвио Берлускони. Более 130 работ находятся в частных собраниях Швеции.

Художественной манере С.В. Волкова присущ мягкий лиризм и ирония, внимание к подробностям городской жизни. Пожалуй, главный и любимый объект его творчества — это Москва, которая возникает на его полотнах из ностальгических воспоминаний детства, городского фольклора и анекдотов. Москва С.В. Волкова — город фантастический и очень реальный одновременно, а люди. Его населяющие, — добрые чудаки и фантазеры.
источник: volkov-art.ru

Сергей Волков - Чистые пруды 1992Сергей Волков - Горка 2000Сергей Волков - Калитниковский рынок 1979Сергей Волков - Коптевский рынок 1983
еще 18 работ


Лимонад Буратино, крафт-бумага и СССР

01.10.2008

Толстая, грубая коричневая бумага.
Когда в нее заворачивали колбасу, то на бумаге оставались мокрые следы.
Потом, когда бумага подсыхала, эти следы почему-то зеленели.
То ли сама бумага зеленела, то ли крахмал из колбасы, то ли еще что-то.
В магазины эту бумагу привозили в огромных тяжеленных рулонах.
Иногда мясников заставляли рубить эти рулоны вдоль.
Но мясники, будучи отдельной и влиятельной кастой, редко на это соглашались, потому что топоры свои берегли.
А любой мясник мог послать в любое срамное место любого директора магазина, не говоря уже о товароведах, заведующих отделами и прочей руководящей мелочи.
Поэтому чаще бумагу заставляли резать рабочих.
Работа нудная, скучная и тяжелая.
В запойных магазинах похмельные работяги резали обычными ножами, какие под руку попадутся.
В более трезвых магазинах рукоделистые работяги либо сами делали специальные «уголки» из закаленной стали, либо заказывали у корешей с заводов.
Когда весь рулон превращался в кипу разномерных листов, их резали уже на столах длинными ножами до нужного размера и разносили по отделам.
В мясном отделе в них заворачивали колбасу, потроха и мясо.
В молочном — сыр, творог.
В кондитерском листы ловко скручивали в кулечки, в которых отвешивали сухари, сушки, конфеты и прочую россыпь.
Весовой сахарный песок, кстати, тоже часто продавали в таких кульках.
В хлебные отделы никакой бумаги почему-то положено не было.
А картошку продавали в больших бумажных пакетах по три килограмма.
Стоил пакет, если не ошибаюсь, тридцать копеек.
Будучи «бедным студентом», иногда выкидывал из пакета несколько картофелин, кидал туда стеклянную банку «Чечевицы в томатом соусе», и таким образом снабжал свой молодой растущий организм белком.
Правда, не животным, а растительным.
Но это уже детали.

Девяносто процентов мясников, вернее, рубщиков, которых я знал, были здоровенными мужиками, больше похожими на одесских портовых грузчиков.
Наверное, не все они были именно такими, но собирательный потрет, сохранившейся в памяти выглядит так.
Руки, как покрытые шерстью окорока, пунцовые ряхи, мутно-водянистые выпуклые глаза и огромный живот в испачканном кровью фартуке.
Пили они в количествах, иногда, невероятных.
Пили, ясное дело, только водку.
Хотя знал одного или, может быть, двух, предпочитавших коньяк.
Но это уже были эстеты и даже отщепенцы.
Настоящий мужик, как известно, пьет исключительно водку.
Коньяк по рангу был положен партийной, административной, научной и прочей номенклатуре.
Разнообразное жулье тоже предпочитало коньячок, но как вещь статусную.
Изредка его употребляла и вшивая интеллигенция.

Стеклянные банки с консервами и соком почему-то всегда были ужасно грязными и пыльными.
Что маленькие трехсотграммовые, что большие трехлитровые.
И крышки у них были непременно ржавые.

Молоко в треугольных пакетах.
Синих и красных.
Цвет пакета зависел от жирности.
Из них было удобно пить где-нибудь на природе.
Отрываешь уголок и пьешь.
И они никогда не падали, в отличие от нынешних прямоугольных.
Но тогда прямоугольных пакетов почему-то не было.
Если не ошибаюсь, первые прямоугольные пакеты появились во время Олимпиады в восьмидесятом году.
В них продавали финский сок Marli.
К каждому пакетику даже прилагалась трубочка, что вообще уже было делом невероятным.
У меня даже сохранился набросок тех лет с этими пакетиками.
Тогда же в изобилии появились (а вскоре и закончились) финский клюквенный ликер Арктика и чудесный кипрский мускат Loel.

Еще очень любил молочный коктейль, который делали в магазинах в больших гудящих машинах.
В промышленных миксерах.
В большой алюминиевый стакан кидалось полбрикета мороженого, вливалась ложка или две сиропа и доверху доливалось молоком.
Этот стакан продавщица цепляла к миксеру и через несколько минут разливала пенное густое содержимое уже по стеклянным граненым стаканам.
Стаканы ополаскивала тут же, в специальном приспособлении вроде уменьшенной копии биде.
Или питьевого фонтанчика.
То есть, струйка воды била снизу.
Вниз же и сливалась.
Еще, кроме коктейля, из больших стеклянных баллонов разливался сок.
Помню вечный сливовый, яблочный, персиковый и томатный.
Сливовый и персиковый не любил за то, что они были мутные, «с лохмотьями».
Для томатного сока на мокрых мраморных прилавках стояли блюдечки или стаканы с солью и алюминиевой ложечкой.
Соль всегда была влажная, комками и красноватая от сока, а ложки были в налипшей соли.
Из-за этого томатным брезговал.
Противно было цеплять на общественную ложку кусок мокрой красной соли и кидать в стакан.
Правда, стаканы тоже были общественные и формальные манипуляции в струйке воды чище их не делали.
Но тут уж деваться было некуда.
Пластиковых или даже картонных стаканов тогда не было.
В картонных стаканчиках продавалось только фруктовое мороженое за семь копеек.
Зато деревянные занозистые палочки для мороженого были бесплатными.
Можно считать это великим достижением социализма.

Из хлеба любил Городские булки, батоны Студенческие, Рижский хлеб, Бородинский и, когда попадались, рогалики.
Еще калачи и ситники были вкусные.
В охотку, не часто брал Хало.
Хало, это такой плетеный, похожий на толстую косу батон, посыпанный маком.
Очень любил калорийные булки с изюмом и ореховой крошкой сверху.
Среди крошки иногда попадались и половинки орехов.
На работе перекусывал просто парой Городских булок с бутылкой лимонада Буратино или Тархун.
И все.
Было очень вкусно, дешево и «насыщательно».
Такой хлеб (как, впрочем, и лимонад), пропал уже очень давно.
Не говоря о рогаликах и калорийных булочках.
Сейчас хлеб вообще дрянь.
Дерьмо, я бы даже сказал.
Единственное достоинство нынешнего хлеба в том, что он есть всегда и он всегда мягкий.
Ну, о хлебе еще некоторых советских легендах я уже писал.

И вы думаете, что я хотел бы снова туда, чтобы есть Городские булки и запивать их Буратино?
Даже и не думайте.


Коапп навсегда

24.09.2008

Им надобно отрывать руки, ноги, головы и прочие, столь же безмозглые и бесполезные члены.
Их надо четвертовать, колесовать, сажать на кол в испанском сапоге и трижды расстреливать через повешение.
Их вообще надо уничтожать в зародыше.
Или в том же зародыше делать им лоботомию, чтоб дальше и сами не мучались и других не заставляли страдать.
Вы пробовали декламировать Шекспира в недостроенном здании площадью двести квадратных метров, где нет ничего, кроме бетонных стен и потолка?
А ставить посреди этого необъятного зала старый кассетный магнитофон и включать на полную громкость что-нибудь ритмичное?
А не пробовали сперва включить магнитофон, а затем попытаться внятно прочесть таблицу умножения или пару страниц из телефонного справочника?
Я тоже не пробовал.
Мало того, мне такое никогда в голову не приходило.
В том смысле, что даже в салате оливье горошек лежит отдельно от мяса, а картошка отдельно от соленых огурцов.
Да, все это тщательно перемешано в нужной пропорции, что создает неповторимый вкус советского праздника под советское же шампанское и водку «Столичную».
Здесь ключевые слова — «в нужной пропорции».
Ибо, все есть яд и все есть лекарство.
Зависит от того, сколько ты этого хлебнешь или откусишь.
А то ведь можно от жадности, неразборчивости и самонадеянности откусить такой шмат, который в глотке застрянет.
Другими словами, подавиться можно.
Это я все к чему?
А я это все к аудиокнигам.
Да-да. К ним, к родненьким.
Вернее, бедненьким.
К аудиокнигам и к тем мозгоубогим, лишенным вкуса, чувства меры и просто здравого смысла идиотам от рождения, которые взялись печь аудиокниги, как блины из готового теста на электросковородке.
Их бы, убогеньких, конечно пожалеть, исходя из традиций христианского сострадания и сочувствия ко всем хроменьким, слепеньким и слабым головою.
Но не хочу.
Потому что они не хроменькие, а толстые, румяные, наглые и громогласные.
И голова у них не слабая.
Она у них пустая и гулкая.
Пустота рождает эхо.
Видимо, именно поэтому аудиобукмейкеры все поголовно страдают болезненной маниакальной привязанностью к реверберации.
Включаю Габриэля Гарсия Маркеса.
Понятно, что написана книга не два года и не пять лет назад, что вещь серьезная и дешевые стереоэффекты в духе мистических полузагробных фантасмагорий тут абсолютно ни к чему.
Но это люди умные и начитанные понимают.
А аудиобукмейкер не понимает.
Он врубает на полную громкость какую-нибудь ритмичную техногенную катастрофу, ставит на максимум ревербератор, хорус и дилей, и начинает читать.
Или записывать.
Или микшировать, редактировать и сводить.
В итоге их умонедостаточной деятельности слышно, как в пещере Лихтвейса кто-то загробным голосом произносит какие-то заклинания, но какие именно, разобрать решительно невозможно из-за гремящей вокруг техногенной катастрофы типа «умца-умца».
Я не спрашиваю, можно ли так слушать Маркеса, Гуэрра или Севелу.
Я даже не спрашиваю, остались ли еще заповедные места, не изгаженные домашними наколенными «читчиками» и глухими звукорежиссерами.
Я спрашиваю, какие части организма надо отрывать этим звукорежиссерам.
В общем «Театр у микрофона» форева!


Юбилейное

20.09.2008

Самое неприятное, это катастрофическая разница между внутри и снаружи.
Между самоощущением, и тем, что видишь в зеркале.
Как был разгильдяй, так им и остался.
Внутри.
А снаружи…
Сейчас фотографию посмотрел.
Какой-то мужик с седой бородой.
Не я.
Так, что-то есть общее, но не больше.
То есть раздолбай и вот этот седой мужик, это персонажи разные и несовместные.
Седым мужикам положено быть серьезными, вдумчивыми, рассудительными, обеспеченными и солидными.
Ну, то есть, это снова не я.
Не обеспеченный я, не рассудительный и не солидный.
Я — разгильдяй, как уже и было сказано.
Так как же совместить картинку снаружи и ощущение внутри?
И так крутишь, и так двигаешь — не совмещаются.
Местами поменял, освещение изменил — все равно ничего общего.
Так мало этого, я же помню, у меня же буквально в папке лежит фотография с этого же места, за этим же столом, но двадцать пять лет назад.
Вот там юноша с горящими глазами, действительно я.
Или тот задумчивый, с бокалом в руке, тоже я.
А этот, сегодня, седобородый и с трубкой — нет.
Умом понимаю, а в душе одно с другим не складывается.
Наденьте на себя маску Микки-Мауса и загляните в зеркало.
Такой же эффект.
Знаешь, что ты, хотя видишь глупую носатую рожу с идиотской улыбкой.
В общем, с праздничком.


Подробнее про точнее

15.09.2008

«по точнее», «по подробнее»…
Когда это вижу, раздражаюсь не «по детски».
Хотя, конечно, не прав.
Сам грамотей еще тот.
Но поделать ничего не могу.
Есть ошибки, которые не раздражают и даже не очень заметны, а есть несколько, которые тут же хочется исправить, потому что, как застарелая заноза ноют и колют.
Почему — фиг знает.

«Под сенью слив, кутаясь в манто, быстро стучала каблучками изящная Подробнее.
— Эй, лярва, по стой ка!.. — раздалось из темной яблочной аллеи. — Я тебе говорю, ты!
Мятый не трезвый Точнее под скочил к Подробнее, и не ожиданно сильно ударил по Подробнее большим железным кулаком.
Вне запно из за грушевых деревьев раздались быстрые выстрелы. Про свистели пули. Было ясно, что стреляют по Точнее. Точнее не медленно упал и скоропалительно по полз за большой гранитный вазон.
«Эх, поточнее надо стрелять по Точнее-то!» — раздраженно по думала очнувшаяся Подробнее.
От очередного выстрела вазон развалился на куски и по греб под собою скукожившегося Точнее.»


Скучно, девушки…

12.09.2008

Прочел. Со многим согласен. Естественно, с поправкой на персоналии. А под первыми двумя абзацами сам бы подписался.
В девяностые, главное, что было, это перспективы, ожидание лучшего, надежда, уверенность в том, что если захочешь — все сможешь. А сейчас почти классический брежневский сонный застой с мордой в винегрете, комическими куплетами и угрозами вроде знаменитой «А не возьмут — отключим газ!» в исполнении двух одноликих карликов.
И никаких перспектив, никаких надежд, ничего вообще, кроме твердой уверенности в том, что лучше быть не может, а вот хуже обязательно будет.
В общем, «Скучно, девушки! - сказал Остап».
И мне по фигу, что об этому думают другие. У них свои девяностые, у меня свои, личные. И не трогайте их своими грязными лапами.

Периодически память возвращает меня в 90-е, которые теперь принято называть шальными.
Не знаю, что в них более шального, чем в нынешние «нулевые», но тогда чувствовалась жизнь, она кипела, все строилось, все возникало, все рождалось.
У людей блестели мысли в глазах, появлялись идеи. Сегодня я наблюдаю лишь сытую тоску и блеск валюты.
На дворе ровный, спокойный застой. Мало идей, мало желаний (кроме потребительских, их-то стало больше), и мало жизни. Творцы пропали, почти все. Или уехали отсюда или стали коммерсантами.
Кстати об уехавших — их не становится меньше. Причем сейчас, как раз уезжают все больше ученые и творческие люди, задыхаясь от отсутствия кислорода.
Я…, а что я. Я сошел с ума.

Ибо только сумашедший может продолжать заниматься творчеством, а не баксооборотом. Вкладывать с трудом (в наше время) зарабатываемые средства, в заведомо убыточные проекты.
Когда-то творил, мысли кипели как кастрюля с борщом. Причем, всегда гордился тем, что в период накопления капитала практически не «замарал» себя спекуляцией, прямым «наживанием средств» и прочим стяжательством. Всегда удавалось совместить то, что я люблю, с тем что мне приносит доход.
Музыка, кино, актерские встречи, театр, начало нового ТВ… все это было безумно интересно. За все это не стыдно.
Мне вообще не стыдно за все, что я делал. Нет ни одного дела, ни одной минуты жизни, которую я хотел бы вернуть и изменить, если б даже какой-то сказочный волшебник мне дал такую возможность
Но все стало меняться с 2001 года. Уже нет больше в России ТВ, его сейчас даже меньше чем при излете СССР. И пускай не смущает заграничных товарищей наличие у нас большого количества телеканалов. Телевидения у нас нет. Это не ТВ — это витрина с товарами из папье-маше.
У нас нет кино. Его стало меньше чем в 90-е. Да-да. По количеству больше, но кино из всего этого меньше.
Оооо… как расцвело кино в 90-е. Сколько было снято хороших фильмов. Сколько интересных актеров, режиссеров, сценаристов появилось. Куда что делось…?
У нас есть театр, слава Богу, есть. Хотя не все, что нынче зовется театром, я бы назвал им. Но театр еще есть. Да вот только заработать сейчас «делая театр» (а не антрепризную халтуру) возможность еще меньше чем в 90-е. Ну в Москве еще как-то… но в регионах… хм…
У нас нет прессы, у нас нет музыки (вернее она есть, но вновь в андерграунде, уже не только по политическим причинам), а самое главное мы продолжаем терять людей.
«Уходят, уходят, уходят друзья, Одни — в никуда, а другие — в князья…» (© А.А.Галич)
А я вот сошел с ума. Почему? Сам не знаю. Все меньше остается дел, которыми бы можно было заниматься со вкусом. За котрые было бы не стыдно.
Вы скажете: «Так если столько пустоты кругом — Наполни её. Или какой же ты к чорту продюсер?!»
Уж не знаю теперь, какой я продюсер. Хотя вроде есть чем гордится. Но это почти все в прошлом.
Пытаюсь. Трепыхаюсь. Но иногда, от усталости малодушно подумываю о побеге…
Нет-нет. Не «за бугор». Был я там, и немало. И люблю многие страны. Но… бывать, а не быть. Люблю я Эту Страну. Как бы пафосно не прозвучало написанное. Как любят больного и капризного ребенка. Как старую немощную и выжившую из ума бабушку. Я люблю уезжать. На долго и на коротко. Я люблю жить в других местах. Но я люблю уезжать и возвращаться.
И мне хотелось бы делать то, что я могу, и то, что (простите мне такую наглость) я знаю, нужно людям. И делать это тут.
Так о каком побеге ты говоришь? — скажете Вы.
О побеге из профессии. Вернее из своего формата.
Но пока не бегу. Пока барахтаюсь.
Вот только не понимаю: чего же «шального» было в 90-е? Может мне только кажется, но бОльшая часть людей тогда жила уютнее. Культура цвела. Росло все новое, то что гибнет сейчас.

Тогда небыло Интернета. Вернее почти небыло. И может поэтому мы все творили «на воле», а сейчас собрались в этой всемирной резервации… скучковались по личным и не личным сайтам, блогам, форумам.
Мы живем ТУТ, а ТАМ («на воле») присутствуем. Выбегаем ненадолго «украсть на хлеб», и назад. Чтоб не задохнутся. Как летучие рыбы, за мошкой.

Жизнь продолжается.

Мысли за жизнь, или ранняя старость


О побитом об заклад

11.09.2008

Это опубликовали, наверное, уже все, просто я, как всегда, везде опаздываю.
Любопытно, как только вырезку увидел, сразу понял, что карикатура не совдеповская.
Не умели у нас так легко и свободно, не умели.
Не та школа.

bogoslovsky.jpg

А г-ну Богословскому об заклад биться не стоило.
Особенно на фоне собственных популярных творений к фильмам «Пес Барбос» и «Самогонщики».