Pepsimist

Церковь доказала, что не может существовать без поддержки репрессивным аппаратом. Она предлагает нам идеологию, которая не способна ответить на современные вызовы. Она предлагает настолько хрупкую и не выдерживающую никакой критики конструкцию, что оберегать ее можно только при помощи колючей проволоки, дубинок и уголовных статей. Повторяется то, что было до революции семнадцатого года, когда святость Руси обеспечивалась четырнадцатью статьями уголовных уложений. Но разница в том, что теперь все процессы происходят значительно быстрее. И если до революции мы инкубировали в себе общенациональную ненависть в течение двухсот-трехсот лет, то сейчас все это займет месяцы, в крайнем случае — пару лет.

Последствия для церкви будут очень печальными и трагичными. И мне, конечно, очень жалко верующих. Я отношусь к ним с пониманием и сочувствием. Мы можем сколько угодно говорить о кошмарности наркотиков. Мы можем бросать вызов наркотикам. Мы можем презирать наркотики. Мы можем ненавидеть наркотики. Мы можем считать наркотики олицетворением зла. Но как только речь заходит об онкологических больных, слово «наркотик» приобретает другой оттенок. И мы употребляем его с другой интонацией. Есть множество людей, которые по разным причинам не могли получить знания о реальной конструкции этого мира, людей, оставленных один на один с какими-то нерешаемыми проблемами. Конечно, для них вера является необходимым наркотиком, таким же каким она является в хосписе для ракового больного. Такая вера не обсуждается, над этой верой смеяться нельзя. И нельзя ее пытаться удалить, потому что мы ничего не можем предложить взамен.

Но когда РПЦ рухнет, а это произойдет вследствие ее политики неминуемо, под ее обломками, вероятно, будет похоронена и вера тоже. В первую очередь вера тех несчастных, которые ставят знак равенства между верой и РПЦ. Им и сейчас тяжело переживать разврат, жадность и агрессивность иерархов, тупость и безграмотность попов, все эти мерседесы и брегеты. Конечно, они переживают чрезвычайно. Ведь они идентифицируют это не с каким-то Гундяевым, а с верой.

Читать целиком

Теги: Всячина пгм рекомендации человеки

Почти каждый, кому приходилось возвращаться на родину из других краев, ощущал на себе этот эффект. Едва ступив на родную землю, ты словно входишь в некую особую ауру. Еще никто не оттоптал тебе ног в метро, ничего плохого не сделал, а тело реагирует. Что-то словно сжимается в солнечном сплетении, едва заметно напрягаются плечи, кисти рук и челюсти. Мы чувствуем, что попали в агрессивную среду.

…разлитая агрессия, о которой мы начали разговор, не похожа на агрессию на страже жизни. Это разлитая «агрессия вообще», никуда и ни с какой конкретной целью, а значит, везде, всегда и по любому поводу, агрессия невроза, одно из определений которого: «регулярная неадекватная эмоциональная реакция на обстоятельства, вызванная психотравмой или дистрессом (длительным, постоянным стрессом)». То есть буквально то, что мы имеем: реакция, явно неадекватная причине, буря в стакане воды, бешенство из-за мелочей.
Что же за психотравма, что за дистресс стоит за этим явлением?
То, что лежит на поверхности – это постоянные мелкие и не очень ограничения в правах. Простой пример: на всех вокзалах у нас теперь стоят на входе металлодетекторы. ОК, страна живет с постоянной угрозой терроризма, пусть так. В Израиле, например, тоже везде стоят. Но. Там при этом все действительно тщательно проверяют. И если у тебя «звенит», никуда ты не пойдешь, пока сотрудники полиции не поймут, что. При этом рамок ставят столько, сколько помещается, работают на досмотре сумок, не покладая рук, очень стараются, чтобы побыстрее. Очередь терпеливо ждет: потому что видно, что это все серьезно и имеет смысл. Что у нас. Широкий вход в вокзал. Посреди стоит одна рамка. Остальное пространство попросту перегорожено столами или барьерами. У рамки дремлют или болтают трое полицейских. Люди, звеня и гремя, не снимая с плеча сумок, проходят внутрь. Никто и не смотрит в их строну, пронести можно хоть базуку. Но если вдруг вы поняли, что ошиблись входом, пришли не туда, и захотите выйти обратно – вас не выпустят. Потому что выход – там. Где там? А вот там, в двухстах метров. Которые вам предстоит, с детьми ими чемоданами, преодолеть сначала туда – до разрешенного выхода, а потом обратно – до той точки, в которую вам надо вернуться. Возможно, опоздав при этом на свой поезд. Почему? Потому что так, и все.

© Читать целиком

Теги: Всячина рекомендации человеки

Можно долго держаться на одной лишь неколебимой уверенности в собственных талантах, мастерстве, способностях, упорстве, уме и прочих достоинствах.
Многие известные, малоизвестные и вовсе никому неизвестные личности на том только и держались, когда их не печатали, запрещали, гнали и травили.
Но кем бы себя ни мнили, как бы ни были в себе уверены, все же большинству граждан время от времени необходимо уверенность эту чем-то подпитывать.
Либо со стороны — похвалами, удачами — либо, если этого нет, то изнутри: сознанием хорошо выполненной работы, преодолением нового рубежа, неким внутренним движением.
А без этого, без подпитки, зачахнет вся уверенность, увянет, потухнет, останется один уголек, и тот пеплом покроется.
Одним угольком не согреешься.
Для согрева костер нужен, а какой костер без дров?
Вот и надо их подкидывать, чтоб горело.
А коли уже уголек потух и раздуть не получается, то остается либо сохранять внешние признаки силы, либо приспосабливаться к новому самоощущению, чтобы минимизировать внутренний конфликт.
Либо с помощью кремня и кресала попытаться разжечь новый костер.
В крайнем случае купить дорогущую шубу и тем утешить свое самолюбие.
Заодно и согреться.

Теги: Манжеты ненаписанное слова человеки

Меня всегда занимал вопрос: почему, когда я смотрю на очередную фотографию, присланную знакомым с дальних берегов, мне всегда кажется, что все эти знакомые, глядя широкими глазами в объектив камеры, не думают о том, кто будет на эти фотографии смотреть?
То есть обо мне.
Или же думают, но как-то не так, неправильно думают.
Вот гляжу на очередные присланные фотографии из весьма любопытной страны с весьма любопытной культурой, бытом и архитектурой.
И что я вижу?
Правильно.
Вижу я счастливое лицо путешествующей личности над непременной майкой, купленной тут же по приезде на ближайшем базаре, на фоне куска этого же базара.
Тут ведь штука в чем — на это счастливое лицо я могу полюбоваться и живьем.
В крайнем случае, на дежурных фотках, которые обладатели счастливых лиц так любят во множестве рассылать.
То есть фото друзей-приятелей во всех видах, позах и положениях у меня полным-полно.
А вот снимков той самой любопытной культуры и архитектуры, к которой туристы так любят прислоняться, глядя в фотокамеру — у меня почти нет.
Я, разумеется, не предлагаю вообще вывести туриста из кадра.
Нет, пусть будет.
Но ведь можно же скромненько и деликатно пристроиться где-нибудь сбоку от памятника истории и архитектуры.
Ну, то есть, чтобы все же турист был на фоне Биг-Бена, а не Биг-Бен на фоне туриста.
Интересно посмотреть, где человек был, а не бесконечные виды самого этого человека на размытом фоне местных достопримечательностей.
То есть, если ты куда-то едешь, то будь побольше фотографом и поменьше фотомоделью.
Фотосессии таких путешественников похожи на порносайты — и там и там одно и тоже, только в разных позах и на разном фоне.
И, кстати, почему, в большинстве своем, интересны снимки тех путешественников, которые ездят в одиночку?
Да потому что их самих снять некому, вот и забивают они флешки и пленки не собою любимым, а тем, что вокруг.
Кто-то из знакомых мне объяснил свою страсть к автопортретам тем, что ему, дескать, будет страшно приятно полюбоваться на старости лет своей румяной молодой физиономией, а заодно показать её детям и внукам: «А это вот, детка, я в Лаосе! Видишь, там за моим ухом фигня такая торчит? Так это хвост слона. Их там много. А вот это я в Египте. Там ещё где-то пирамиды должны быть, только здесь их не видно».
Во-первых, не думаю, что кто-то старый, лысый и согбенный будет умиляться, глядя на то, каким он уже никогда не будет.
А во-вторых, нет ничего скучнее таких вот старческих посиделок с фотоальбомами и рассказами на тему «как молоды мы были».
В общем, чем присылать ссылку на свою фотосессию с очередного путешествия, лучше пришлите ссылку на порносайт.
Там хоть моделей больше.

Теги: Всячина мизантропическое мыслительное слова человеки

Хорошо, когда друзья есть.
Плохо, когда друзья — свиньи.
Это не ругательство, это определение.
Констатация.
Простого знакомого давно бы уже выкинул.
Без выходного пособия и обоссаных носков.
Но ведь эта сука, что второй день валяется здесь, на кухне, упершись ногами в холодильник и башкой в плиту — друг.
Если друг оказался вдруг уже который день в запое, облевал рубаху, обоссал штаны вместе с туалетом, а сам весит центнер, то хуля с ним делать, спрашивается в задаче?
Ну, рубаху со штанами я выстирал.
И высушил.
Но теперь же надо все это на него натянуть, взять эти сто килограмм проспиртованного сала подмышку, стащить вниз и впихнуть в такси.
А я сейчас и сорока не подниму.
То есть, даже от пола не оторву.
Не говоря уже о добавочных шестидесяти.
Здоровье у меня уже не то, чтобы такие туши таскать.
Это раньше, в хозяйственном или, скажем, на мясокомбинате или в мебельном, тогда да, легко.
Но так это и было тридцать лет назад.
То есть, это было больше, чем его дитям сейчас.
А сейчас мне спать надо.
Мне сейчас тяжело уже по двое суток не спать и перемещать волоком этот вонючий центнер от сортира в сторону.
Ну мне же тоже надо иногда туда заглядывать.
У меня же тоже метаболизм.
Хоть и без водки.
А эта сволочь еще норовит башкой обо что-нибудь ебнуться.
Благо, у меня есть обо что.
То есть благо или не благо, но все равно есть.
Лоб уже разбил.
Вместе с вазой.
Теперь нацелился еще что-нибудь обо что-нибудь.
Чтоб меня довести до ора с трехэтажным и размахиванием кулаками, это я не знаю, что нужно.
Но это я не знаю.
А он, судя по всему, очень хорошо знает.
Только зачем ему это нужно?
Я же очень неприятный, когда ору.
Очень неприятный.
Мне самому потом тошно и хочется вымыться дегтярным мылом.
Но перед этим придется дезинфицировать всю кухню вместе с сортиром, ванной и коридором.
Но чтобы продезинфицировать, надо сперва убрать оттуда источник заразы.
А источник весит центнер и сам передвигаться не может.
И не хочет.
Источнику и так хорошо.
Это нам с женой плохо.
А ему заебись как здорово.
Его кормят, поят и ссань за ним подтирают.
А мы уже двое суток не спали.
Пробовали, не получается.
Эта падла просыпается среди ночи и ей, падле, становится скучно.
И она идет веселится в нашу комнату.
Падает на пол, сучит ножками и хнычет.
Дескать, ей, падле, плохо, страшно и пить хочется.
Приходится яростно выскакивать из кровати, жутко ругаясь всеми известными словами и выманивать эту сволочь обратно в кухню криками "Водка, водка, цып-цып-цып…"
Стокилограммовая цыпа ростом под два метра немедленно подымается и бредет на кухню, снося по дороге картины со стен и лампочки с потолков.
Ну ни хрена, и на эту цыпу управу нашел.
Во-первых, водку он-таки дожрал.
Два литра.
Во-вторых, через часок должны подъехать два добра молодца с румянцем во всю щеку и с полбанкой внутри у каждого.
То есть на самом деле во всю щеку у них только бороды и пить они не пьют совсем, а играют на альтах, но могу же я слегка преувеличить, чуть-чуть соврать для антуража.
В общем, какие бы ни были, но приедут.
Вот они его, болезного, уцепят под белы руки и увезут домой на фиг совсем.
Пусть дальше жена за ним стирает и подтирает.
Ей, в конце концов, деньги за это платят.
А мне не платят.
Я — друг.
А друг, это халява.

Теги: Жестом по мимике автография мыслительное слова человеки

Есть такие люди, с которыми тяжело.
А самим им еще тяжелее.
Их снедает вечная жажда деятельности.
Но это не от бьющей через край жизнерадостной энергии.
Это зуд.
Это тяжелый вечный зуд какого-нибудь дела.
Они безоговорочно уверены в том, что постоянно обязаны делать.
Все равно что.
Это не имеет значения.
Для них главное, девиз их жизни — «Надо что-то делать».
И они делают.
Они изводятся сами, изводят окружающих, добиваются, наконец, своего и тут оказывается, что именно этого делать было не надо.
Они не могут думать.
Просто не успевают.
С криком: «Мне некогда, я не успеваю! Мне надо делать дело!», они умудряются за короткое время заварить такое количество каши, которое потом годами расхлебывают.
Их принцип: «Сперва побольше сделаю, а потом подумаю: что делал, зачем, и как теперь из всего этого выбираться».
Это несчастные люди.
Их мучает вечная боязнь опоздать, из-за чего они постоянно спешат и, как следствие, ошибаются, делают массу глупостей, иногда непоправимых, из которых затем долго и мучительно выбираются и жалуются на судьбу.
Судьба у них действительно тяжелая.
Всю жизнь с надрывом делать что-то, что потом оказывается ненужным или вредным или несвоевременным.
Рецепт один — сначала думать, потом делать.
Но даже он не проходит, наглухо блокируемый программной доминантой: «Надо!»
Кто сказал — надо?
Зачем надо?
Почему надо именно это и именно сейчас?
Они этого не знают, но программа срабатывает и железобетонное «Надо!», сметая все на своем пути, несет стрессы, ссоры, скандалы, безнадежно испорченные отношения, бесконечное количество изведенного зря времени, сил и денег, а в итоге всем становится еще хуже.
Потому что сделали не то, не тогда и не так.
А надо было просто остановиться, спокойно подумать и решить: а надо ли вообще сейчас что-нибудь делать, или лучше с удовольствием отдохнуть.
А если все же что-то делать, то это ли и сейчас ли.
Но…
Планида у них такая.
Гонит их злой рок, за грехи свои или чужие, как Вечного Жида, без остановки, без перерыва: «Делай! Делай! Надо! Надо!»

Теги: Манжеты мыслительное ненаписанное слова человеки