Планида
Понедельник, Май 22nd, 2017Делаешь, делаешь, стараешься, а тебе ни в лоб, ни на дрова. Вокруг, как глухонемые монахи с обетом молчания. Все скрытные, будто министр по связям с общественностью.









Делаешь, делаешь, стараешься, а тебе ни в лоб, ни на дрова. Вокруг, как глухонемые монахи с обетом молчания. Все скрытные, будто министр по связям с общественностью.
Социализм, как известно, был в СССР с человеческим лицом, и все мы это лицо знали как облупленное.
Оттого ничего не ждали и ничему не удивлялись.
Вот, к примеру нужно сходить в магазин, отовариться чем бог послал.
На одной шестой части суши он все посылал через своих наместников — партию и правительство.
В гастрономах разные очереди в разные отделы, ну, скажем, молочный, мясной, бакалея, вино-водочный и рыбный. В каждый своя очередь, и каждую надо отстоять.
У тебя при себе авоська с пустыми молочными бутылками, которые надо сдать.
Отстоял в молочный, в котором как раз что-то выбросили (вынесли в продажу).
Стоять приходилось обычно подолгу, потому что из фасованного было только молока да кефир, а все прочее приходилось ждать, пока наложат на кусок бумаги, неспешно взвесят на весах со стрелками и гирьками, пощелкают деревянными счетами, надпишут в углу цену и кинут к прочим кулечкам.
Если же нужна была сметана, то заранее прихвати из дома банку, в которую тебе эту сметану и нальют из бака здоровенным алюминиевым половником.
Целились не сильно тщательно, оттого банка оказывалась в сметанных каплях и потеках.
Словом, тебе взвешивают кусок еды, заворачивают в серую бумагу и надписав карандашом цену, откладывают в сторону.
Тут же надо запомнить или лучше записать номер отдела и сумму, потому что каждая касса пробивает чеки строго в свои отделы.
Идешь в бакалею, стоишь в очереди, просишь взвесить чего-нибудь бакалейного.
Взвешивают, надписывают, кладут в сторону, запоминаешь отдел.
История повторяется в других отделах, в которых что-то выбросили и тебе это надо. Ну, например, спички или «Бычки в томате» для закуски.
Топаешь к кассам, у которых свои плотные осадные очереди.
Хорошо, если над каждой кассой есть маленькая табличка с номерами отделов, за ней закрепленных, иначе надо интересоваться у граждан из очереди, которые могут и не сказать, а послать за справкой к кассирше.
Кассирша, как известно, существо сугубо одиноко сидящее за аппаратом среди чужих и враждебных толп граждан, что возбуждает в ней тоску по своей несчастной доле и потребность эту тоску, как можно сильнее разделить с любым окружающим.
Надо заметить, кстати, что в кассах почти никогда не было мелочи на сдачу. Не было ни в начале работы, ни в разгар дня, ни под закрытие, поэтому случалось побираться в тех же очередях, вымаливая разменять «рупь мелочью».
Поскольку пробить чеки нужно не в одной кассе, а как минимум, в двух, то занимаешь сразу во все и сурово бдишь, дабы не пропустить.
Отстояв во всех нужных кассах, получаешь множество чеков, которые следовало не перепутать и отдать в правильный отдел.
Если повезло, тебя пропускали получить по чекам без очереди, а если очередь попалась особо огорченная реалиями социализма с человеческим лицом («Тут все с чеками!»), приходилось отстаивать заново.
Кстати, во всех очередях стояли очень плотно, буквально прижавшись друг к другу, являя, видимо, таким образом, воспетое на всех плакатных художествах братство народов.
Вспомнилось ни с чего.
Самый надежный способ потерпеть неудачу, это очень хотеть и очень стараться.
А самый верный способ добиться цели, это относиться к ней так, будто она тебе не очень важна.
Задачи надо решать походя, между делом, играючи, тогда все удается.
Как известно, время прохождения улицы на свету через тернии и прочие препоны по прямой линии до самого горизонта определено не было.
А открывающиеся дали не дали никому ничего и никогда по причине собственной сугубо индивидуальной недальновидности и прочих личностных аберраций, девиаций и аллитераций.
Но несмотря и вопреки, ровно поперек продольного радиуса поражения вирусного выражения собственного достоинства, легко махая крыльями промелькнула тень отца Гамлета.
Искристый туман захлестнул навскидку топи, топики и топлессы.
Бароны и баронессы танцевали краковяк вперемешку с гопаком и дешевым красным портвейном.
То ли еще будет — сурово отвечала на это старуха Изергиль, мучительно изрыгая клубы дыма и веские непристойности, достойные всяческих и всевозможных похвал, наград и переходящих кубков.
Кубки же, бокалы, чарки, лафитники и стаканы с портвейном ровным слоем покрывали поверхность стола, стульев, полок, этажерок и половых досок.
Экзекуция эякуляцией всплыла в памяти беспамятной старухи, и выжгла электрической дугой сверхвысокого напряжения остатки движения мысли, души и бесплотного тела разудалой старушечьей вольницы.
Гой еси добрый молодец, — молвила налитая медом и молоком молодуха, преисполненная духа противоречия и кафкианских традиций.
Откушай чем Бог послал, — процедила она сквозь скрипучие зубы, задорно покусывая ляжки.
Ляжь со мной добрый молодец, ляжь со мной, молодой, здоровый, красивый и энергичный мужчина в самом расцвете сил и интеллектуального потенциала.
Потенциал был полон потенций к поиску парасексуальных коммуникаций по выделенной линии и двум независимым частотным каналам.
Искры выбивались из глаз и сыпались веселым дождем на прелую солому.
Темные кошки ходили по кругу в ряд парами и тройками, заполняя своими телами все пространство черной-пречерной комнаты с черными-пречерными обоями на легкой ситцевой подкладке.
Да здравствует индивидуализация всей страны и прилегающих окрестностей!
Коноплев строго выкрикнул положенное и витиевато помахивая поехал к яру.
Яр был в завалах валежника, сухих листьев, перепрелых грибов, разлагающихся сперматозоидов, сухостоя, мокросидя, влажнолежа и высохших мумифицировавшихся тел убиенных младенцев.
Почто же так! — вопрошал, истерически и заразительно смеясь и беззлобно пошучивая, по-молодецки подтянутый Коноплев.
По два рубля пара — вещал старик Загребущий по кличке Отпад.
А, ну тогда ладно, будь оно не ладно, — прилюдно складно приладил слова подтянутый Коноплев, и неожиданно сложил сложную, но безусловно ложную параболически-лимбическую псевдопарадигму Стромболи.
Пелена спала, спала и проснулась.
Спросонья Петровна вздрогнула, — тут все и закончилось.
Ненавистный утренний будильник, автоматическое мочеиспускание, умывание, чистка зубов, заглатывание чего-то с тарелки из холодильника, сигарета…
Все на автопилоте, без тени мысли в не проснувшемся мозгу.
А он и не хочет просыпаться. Активно протестует против насилия и отказывается что-либо делать.
Плещешь на него горячим крепким кофе, устраиваешь дымовую атаку, после чего, с мрачным бурчанием: «Подчиняюсь грубой силе», мозг вяло начинает имитировать сознательную деятельность.
Но потихоньку, по-партизански все равно мстит — у метро обнаруживаешь,что забыл дома часы, проездной и бумажник. Чудом отыскиваешь в кармане мелочь и едешь на работу.
На работе вспоминаешь, что оставил на столике у двери специально приготовленную папку с кучей страшно важных и жутко необходимых именно сейчас документов. Хладный рык начальства и сильно уменьшившаяся в размерах зарплата за этот месяц. Стремительно бегающие коллеги с оловянными глазами, планерка, сосредоточенное курение в отведенном для этого месте, бумаги, мониторы, клавиатура, звонки, звонки, звонки, красивая и ледяная как Снегурочка секретарь шефа: «Вас просят зайти…» Ну, коли просят… Сходил. Попросили. Попросил. Отменили «до еще одного…» Сосредоточенное курение в отведенном для этого месте…
У стальной двери в квартиру обнаруживаешь, что ключи лежат на столике рядом с папкой. С той стороны двери.
Достаешь из кармана телефон, чтобы позвонить жене и сказать, что ты будешь ее дожидаться у соседа Вити, и узнать заодно, когда она привезет ключи и где она вообще находится. Узнаешь. И с чистой совестью идешь ждать ключи к соседке Людочке.
Людочка, водочка, музычка, халатик, ротик, животик…
Ненавистный утренний будильник, чужая помятая физиономия с потекшей тушью на чужой помятой кровати, половинка помидора с остатками майонеза в тапочке, мятые брюки в ванной комнате, начатая коробка прокладок на месте зубной пасты, чужая лохматая зубная щетка и смутные, но мрачные воспоминания о чем-то таком вчерашнем. Вспоминаешь еще и лезешь в карманы брюк смотреть ключи. Потом ищешь пиджак, чтобы посмотреть там. Потом ищешь носки. Надеваешь ботинки на голые ноги, оставляешь чужую помятую физиономию на чужой помятой кровати и с унылой обреченностью идешь домой. За ключами. И за папкой с бумажником, проездным и большим скандалом в одной маленькой, отдельно взятой ячейке общества.
Вроде только что выглядывал в окно и была там мерзость великая.
Вся земля перхотью усыпана, а в воздухе она аж хлопьями, густо так плавала.
А сейчас выглянул — ни хрена не видно.
Времени только половина шестого, а за окном ночь.
«Опять ночь. — тоскливо сказал отец Кабани».
Темнота, темень, тьма. Ненавижу.
Свет люблю. Даже много не надо, а так — ночничок включил уютненький, и хорошо.
Люстра, это уже слишком, сидишь, как под софитами, только камеры не хватает и ассистента с хлопушкой: «Кадр шестой, дубль первый!» И — хлоп! Камеры заработали, наезд, панорама, стоп, снято.
Нет, такого нам не надо. Нам надо чтоб совсем чуть-чуть светило что-то, но именно там, где необходимо.
Чтоб уютно было.
Ничего не видно, ни стен, ни шкафов, ни прочей мебели, а только профиль тонко светится. Ресницы — хлоп, хлоп. Длинные такие, изогнутые.
И губы иногда подрагивают, будто сказать что хотят или улыбку прячут.
Шея еще немного видна, а ниже уже все в полумрак уходит. Но смотришь и угадываешь. Тем более, что знаешь.
Вот, вот, что-то проступает вроде, гладкое и матовое. А здесь искорка вдруг вспыхнула и пропала. Что бы это?
Вдруг в свет рука вплывает. Тонкая, глянцевая. И узким пальчиком по носу провела — сверху вниз. И опять пропала.
Боже ж ты мой! Как хорошо!
Только где-то совсем в другой жизни. И не в моей.
В моей только память осталась. Такие вот картинки всплывают откуда-то и, хрен его знает, что это, откуда, и чей это профиль тонким лезвием сердце сладко холодит?
Кто это сидел рядом и зачарованно смотрел на маленький кружок света с полупрозрачным профилем?
Нет, это был не я. Еще не я. Это был молодой, романтичный, вечно влюбленный и восторженный циник и застенчивый наглец. Свято верящий в какие-то придуманные им идеалы, но стоящий за них грудью.
А идеалы-то просты и бесхитростны: добро, любовь, дружба. Вздор ведь. Пустяки.
Ну что — добро? Вон оно, навалом кругом лежит, подходи, бери сколько унесешь.
Только ведь тяжелое оно. Вроде и взял немножко, а нести тяжко.
Да и любви с дружбой тоже — россыпи, ногами по ним топаешь. А поди возьми. Пальцы скользят, срываются, не подцепишь.
А попадет-таки в руку, так ведь груз-то какой? И хочется вроде всего этого побольше набрать, а нести-то самому надо. Другому понести не дашь.
Вот и сидишь согбенный, нагруженный этими идеалами.
Другим, время от времени предлагаешь — на, возьми немного. Поделюсь с тобой. Даром. Оно тяжело, но здорово!
Так нет, куда там! Не хочет никто. Чего, мол, еще тащить не пойми что? У нас своего добра навалом. Полон дом добра. Да еще на даче, да в гараже сложено. Уже не знаешь, куда ставить-то, а ты тут еще с ерундой пристаешь.
Сидишь со всем этим один, да иногда, как коллекционер, разложишь перед собой, полюбуешься, пыль смахнешь, бархоточкой пройдешься, и обратно складываешь.
Вот теперь только память чужая и осталась. Так и живешь.
Вспыхнет лучик, покажет тебе на мгновение ресницы чьи-то, холодком под дых даст — и нет его.
А ты стоишь, ни вздохнуть ни выдохнуть, ртом воздух ловишь.
Очухаешься, отойдешь слегка, а под сердцем холодок так и остался. Да профиль светящийся перед глазами стоит.
Эй! Циник, романтик — ты где? Зашел бы как-нибудь, посидели бы, поговорили. Не чужие же…
А нет, не отзывается. Он там где-то, в другой жизни.
Сидит зачарованно перед лужицей света и смотрит, смотрит на ласковый профиль с большими ресницами…
Пока ходил по делам, придумал в дороге рассказ, который самому писать лень, но идею могу кому-нибудь продать за пригоршню долларов.
Итак, идея.
Главный герой — наш разведчик, внедренный в какую-нибудь ужасно секретную иностранную организацию вроде ЦРУ, ФБР, Гугл или Майкрософт. Работает героически, без выходных и отгулов. Даже больничных не берет. Пять огнестрельных ранений, три автомобильные аварии и одно смертельное выпадение из окна небоскреба — все переносит на ногах.
Секреты выносит большими пачками, а в удачный сезон даже вывозит на тележках. Организация, понятное дело, в панике, потому что в России становится известно о ней все, от ежедневного меню всех трех внутренних ресторанов, до истории болезни Директора, его любовниц и домашнего кота Вилли. Не считая самих производственных, жутко секретных секретов.
Службы безопасности сбились с ног, за два месяца три раза сменили весь свой персонал, а два Шефа СБ прилюдно застрелились, предварительно сделав себе харакири ножиком для разрезания бумаг.
Телекамеры поставили повсюду, и даже, на всякий случай, по две штуки на одно место с перекрестной подстраховкой.
Металлоискатели верещат, на каждом углу стоят по четыре бугая с автоматами, газовыми гранатами и электрошоковыми перчатками. То и дело, где-нибудь в здании раздаются взрывы, автоматные очереди, крики и треск разрядов. Конечно же, всякий раз это оказывается не наш неуловимый разведчик, а невинный сотрудник, но пойманного, на всякий случай пропускают через эликсир правды, детектор лжи и электрический стул, после чего увольняют без права переписки и выходного пособия.
В каждом писсуаре спрятан микрофон, а в биде и унитазах глазок телекамеры с миниатюрными электродворниками и тепло-обдувом для быстрой сушки.
Чтобы войти в любую дверь надо набрать личный шифр, ай-ди, ай-пи, ай-кью и ай-эм, ввести образец почерка, сунуть глаз в окуляр для сверки сетчатки с образцом, и в конце процедуры приложить обе пятерни к дактилоскопическим датчикам. После чего можно наконец пройти в само помещение, где необходимо раздеться догола и двадцать раз присесть для выявления возможных неучтенных вложений в некоторые места. Дальше остается только личный обыск, рентген, МРТ и коротенький допрос с небольшим пристрастием. После чего каждого вакуумным способом упаковывают в специальные прозрачные костюмы, в которых уже можно приступить к работе.
Рабочие компьютеры через каждые девяносто секунд требуют трехсотзнаковый пароль, сверяют глазом камеры физиономию с заложенной в память, после чего, для порядка, слегка бьют током в шестьсот пятьдесят вольт. Когда ударенный открывает рот, чтобы заорать, туда автоматически вставляется дентокарта для дополнительной проверки, а по характеру анализа акустических кривых, проводится окончательная идентификация.
Но все эти, и еще много разных дополнительных мер безопасности никак не могли помочь поймать нашего разведчика. Маскируясь то под домашнего клопа, то под компьютерный вирус, он пролезал везде. Прикидываясь электронной дверью, узнавал все об отдельных сотрудниках Организации, после чего, путем изощренного шантажа с применением обольщения, угроз, пыток, лести и вульгарной пьянки вытягивал из сотрудника все, что тот знал. Высосанного досуха сотрудника, двумя пальцами ставил на подоконник и с грустным умилением смотрел, как того уносил в сторону океана легкий бриз из дружественной нам страны.
(more…)