Меня постоянно склоняют к поеданию разнообразных черешен, персиков, дынь и прочей клубники, объясняя это большим количеством кишащих в них витаминов и замечательным, якобы, вкусом.
На мои возражения, что, дескать, не люблю я эти ваши фрукты, внимания не обращают и вообще не верят.
Как, мол, можно фрукты не любить?
Да так вот — легко, просто и непринужденно.
С гораздо большим удовольствием, а вернее, просто с удовольствием порежу лучку зеленого, лучку синего репчатого, чесночка, перчика красного-острого-жгучего, а сверху хренком переложу, и васаби густо приправлю, и уксусом обильно спрысну красным винным или черным бальзамическим, и редьки черной туда же настругать вместе с имбирем и красной сочной редиской.
Вот это я понимаю, еда, это вот действительно витамины, и вкус — не оторвешься.
А то — фрукты, фрукты…
Тьфу, приторность одна.
Полез зачем-то в шкаф, и неожиданно нашел вот такую фиговину для мелочи, а недалеко от нее лежала и коробка с самой старой мелочью.
Уж чего она лежала, откуда и зачем, не знаю, но когда увидел, то удивился забытым уже размерам пятака и трехкопеечной монет.
Да и двугривенный тоже здоров.
Сейчас монеты помельче пошли.
Измельчали денежки.
Но что любопытно, среди всей груды монет не было ни одной пятнашки.
И копейки, и двушки, и пятаки, и двугривенные, все было, а пятнашек ни одной.
Почему, тоже не знаю.
Вот найти бы еще самодельную универсальную стальную открывашку для всех видов бутылок, которые (открывашки) тогда во множестве вытачивали на заводах местные кулибины.
Открывашки эти были тогда, по-моему, у всех, и обычно, болтались на ключах.
Самое важное и главное в этой открывашке было не приспособление для открывания пивных бутылок, которые и без этого открывали всем, чем только можно, начиная от тех же ключей и заканчивая зубами, а нехитрое, в общем, приспособленик для открывания бутылок с потрвейном и сухим.
Бутылки эти закрыты были (да и сейчас тоже) пластиковыми пробками, которые надо было срезать.
Нож под рукой был не всегда, а в подъезде или на тихой лавочке в парке, подальше от ментов ничем подходящим особенно не разживешься.
В этом случае пробку либо размягчали поджигая спичкой, либо все так же сгрызали зубами.
В обеих случаях пробка безнадежно портилась и при необходимости (хоть и редкой), закрыть пузырь было уже нечем.
А эти открывашки позволяли пластиковую пробку элегантно и легко снять в целости и сохранности.
Кроме того, в этих открывашках был еще и штопор спрятанный под скручивающейся крышкой, которая вставлялась в специальный пропил, и в этом случае служила ручкой.
В общем, классная была вещь.
И было, разумеется, таких открывашек у меня немерянное количество, производства самых разных знакомых и незнакомых кулибиных: полированные, с насечками, с «зубом» для винных пробок, в котором можно было менять угол наклона в зависимости от плотности пробки и объема горлышка, с разного вида пропилами для пивных крышек и т.д.
Но вот почему-то не могу найти не одной.
И выкинуть вроде не мог, — а нету.
Жаль.
Здоровенная желтая блямба торчит на угольном небе.
Сидишь, как разваренная сосиска и исходишь соком в хорошо прокипяченном воздухе.
Усталые перегревшиеся вентиляторы гонят теплый воздух, который не освежает, а только отгоняет табачный дым и сдувает ошалелых мотыльков, летящих на свет монитора. Хорошо, что комары до этажа не долетают.
Мухи, лениво потирающие лапки, такие же вялые, как и кот, который целыми днями дремлет, неприлично развалившись посередине коридора или растянувшись в ванной. Двигаться и шевелиться он начинает только ночью, когда становится чуть прохладнее и вместо паяльной лампы в окно светит вот эта самая здоровенная желтая блябма.
Не люблю полнолуние. Каждый раз в это время что-то не то и не так. То что-нибудь перегорит, то сам повесишь контакт не на ту клемму, то в тексте вдруг такой вздор напорешь, что оторопь берет. То сидишь тупо полдня с гитарой в руках и безнадежно пытаешься вспомнить, какой же аккорд ты сюда присобачил только вчера. Карандаш не пишет, перо не рисует, бумага засаленная, стилус трясется в пляске святого витта, а графический редактор упорно не желает сохранять каналы. Ты ему, дураку, тыкаешь, а он ни в какую. Или это ты дурак и не туда тыкаешь. И не разберешься — в голове теплая мокрая вата, в которой мысли вязнут даже не начав двигаться.
Выручает пластмассовая пшикалка, которая стоит под рукой, и из которой каждые пять минут обильно обпшикиваешь себя со всех сторон теплой водой.
Мышка под рукой мокнет, клавиатура влажная и скользкая, а иногда появляющиеся мысли такие же скользкие и голове не задерживаются, тут же ускользая куда-то вниз.
Кондиционированный воздух не люблю, но если так пойдет и дальше, то придется поставить какую-нибудь тумбу на колесиках.
Ну потому что это невозможно. Думать невозможно, работать невозможно и жить в этом горячем киселе тоже невозможно.
Ртутный столбик еще не закипел, но уже начинает посвистывать.
Одуревшие птицы, поголовно ударенные солнцем, осыпаются с деревьев и подоконников перезрелыми фигами.
Коты на улицах не боятся ничего и никого. Им не до того, они мечтают, чтобы их обрили наголо. В крайнем случае, под полубокс.
По газонам беспорядочно разбросаны собаки с вывалившимися длинными языками, и не рассчитавшие своих сил любители пива и прочих вино-водочных охладительных напитков. От собак пахнет псиной, от граждан перегаром и мочой.
Полуголые девицы, женщины, дамы и молодящиеся старушки вываливают то, что имеют, наружу для проветривания. Иногда это не расходится с общечеловеческими представлениями о прекрасном, но чаще на ум приходят апокалиптические картины Гойи и Иеронима Босха.
Не павшая еще в неравной борьбе с охладительными напитками мужская часть населения блестит потными голыми коленками, волосатыми ногами в резиновых шлепанцах, надутыми животами торчащими из расстегнутых рубах и активно пахнет подмышками и дезодорантами. Что по производимому на окружающих эффекту не отличается одно от другого.
В лавочках, салончиках, маленьких магазинчиках за прилавками лежат, сидят, а иногда даже стоят красные распаренные сардельки с опухшими глазами и тщательно выскобленными подмышками.
В магазинах побольше стоит зверский холод, кондиционеры воют, стонут и истекают водой. В этих магазинах за прилавками уже не вареные шпикачики, а полуумерщвленные синеватые тушки покрытые белыми ципками и изморозью.
Русские-но-гордые жигули и прочие квазимобили ездят с максимальной скоростью и открытым всем, что только можно открыть. Это называется принудительной вентиляцией.
Если бы было можно, они бы выставили лобовые стекла и открыли дверцы.
Гордые-но-не-русские машины, запаянные герметично, как банки консервов, вальяжно шелестят мимо. У них внутри собственный мирок с собственной погодой, атмосферой, музыкой и вообще с собственной жизнью, максимально оторванной от всего, что за бортом.
Лавочки вокруг подъездов и в сквериках утыканы болтливыми, не смотря на жару, бабушками-одуванчиками и отставными сексотами-общественниками, привычно берущими на карандаш все вокруг.
А я, разморенный и обалдевший тащу домой упаковку минералки, две коробки пломбира, полдюжины больших пачек чая и жалею, что живу не в прохладном бассейне, обрамленным шариками мороженого.
Июнь…
Что я знаю о Финляндии? Ничего я о ней не знаю. Вроде бы холодно в ней. Вроде бы живут в ней финны, финки и маленькие финики. И вроде бы неплохо они там, в Финляндии живут.
Еще почему-то выплывает откуда-то картинка с оленями. Есть ли олени в Финляндии, нет ли оленей в Финляндии, это науке не известно. Финнам известно, а науке — нет. Наука до нее, до Финляндии еще не добралась. Ученые добрались, а некоторые так и просто в ней живут. Но вот наука в целом, как явление, еще не добралась.
Может, там изучать особенно нечего? Ну чего там, в самом деле, изучать? Юкколлу коккаллу? Можно, конечно, изучить, что такое эта самая коккала и есть ли она на самом деле.
А с другой стороны — на фига? Что мы без коккалы не проживем, как до этого сто лет жили? У нас тут этих кокколл своих - пруд пруди, только называются иначе, выглядят по-другому и коккают через пень колоду, когда в них шкивы подтянут и подшипники смажут. А то и вовсе никак не коккают, потому что на то не рассчитаны. В наших коккалах главное что? Главное, чтоб их сделать. А чтоб работали, это уж как получится. У нас же, в отличие от холодной Финляндии, все работают по дзенскому принципу: не важен результат, а важен процесс. Поэтому у нас все в процессе. Процесс как пошел, так до сих пор и идет.
Куда идет? А это вот тоже науке неизвестно. Узнаем, когда дойдет. Если дойдет.
Еще в Финляндии на улицах не растут пальмы, не гуляют слоны, и толяны с сизыми лицами не пьют настойку боярышника из аптечных пузырьков.
В Финляндии есть финские марки. Не филателистические, хотя и они тоже есть, а денежные. Это такие местные доллары. Рубли, по-нашему. Финны свои марки любят, а потому собирают их. Не для коллекции, а чтоб были.
В Финляндии на детских утренниках, под душем и на официальных мероприятиях все дружно поют:
Пусть любимцы наши слышат,
пусть внимают наши дети —
золотое поколенье,
молодой народ растущий.
Эти песни добывали,
заклинанья сберегали
в опояске — Вяйнямейнен,
в жарком горне — Илмаринен,
в острой стали — Кавкомьели,
в самостреле — Йовкахайнен…
Как они это могут петь, ума не приложу. А там ведь еще и Пеллервойнен есть.
Хотя, с другой стороны, с детства потренируешься, еще и не такое выговоришь.
Еще в Финляндии есть финские ножики. То есть, сейчас, может быть, уже и нету, но раньше были и пользовались большой популярностью среди определенной части российских граждан. Не тех граждан, что туда поехали, а как раз среди тех, что здесь остались. Хотя, лучше бы уехали.
Так же в Финляндии, судя по российским источникам, водятся горячие финские парни. О горячих финских девушках почему-то не упоминается нигде. Видимо, весь жар ушел в парней, и девушкам остались только угли и зола. А жаль, потому что девушки, это не пепси-кола, девушки даже при +40 в тени хороши только горячие.
Да и парни не все поголовно горячие. Как-то торговал у меня картину один такой вот парень. Раз шесть я ему ее переписывал. Если бы не моя исключительная порядочность и неимоверная обязательность, плюнул бы и продал бы за это время каким-нибудь простецким американцам или снулым англичанам десяток других за хорошие бабки. Так вот этот парень не был горячим, он был как рыба из морозильника. Такой же душевный, эмоциональный и с точно такой же мимикой. С тех пор я с финнами дела принципиально не имею. Во-первых, я вообще терпеть не могу рыбу, во-вторых, замороженная рыба хороша только в виде строганины. Не буду же я финнов их же финским ножиком на стружку пускать. Хотя того парня я бы с удовольствием постругал.
А к чему это я вдруг Финляндию вспомнил? А ни к чему. Просто подумал, что если бы в Финляндии не жили финны, то называлась бы она очень красиво, нежно и мелодично: Ляндия.
Вот и все.
Хотя нет, еще не все. В лучших традициях интернациональной дружбы имени Леонида Ильича Брежнева и Урхо Калева Кекконена:
И хотя, ясный перец, ни пива, ни даже хлеба краюхи ни от кого не дождешься, песню я все же исполню. Как там и сказано дальше: «Натощак спою вам песню, песнь исполню всухомятку».
Итак, группа горячих финских парней и стылых финских девиц называется Hedningarna. А песенка их называется Tass'on Nainen.
Вот говорят, что все хорошо у нас.
Как дома включишь или в метро развернешь, так сразу видишь — все хорошо.
Не вокруг видишь, а в том, что включил или развернул.
Я не сомневаюсь, я только уточнить хочу.
Если у нас все так хорошо, то почему же так все плохо?
А если плохо, то хорошо — где?
Вот у нас — где?
Конкретно, с адресом и почтовым индексом — где?
Нет, я туда не поеду, но мне интересно — где?
Просто чтоб сказали, и я успокоюсь.
Вот по телевизору показывали, но это далеко и не у нас.
Там мне очень понравилось, по телевизору.
Но не у нас.
А хотелось бы все же где-то здесь, на бескрайних просторах посмотреть.
Даже смотреть не обязательно.
Хотя бы одна твердая уверенность, что и здесь — как там, по телевизору.
Не везде, я понимаю.
Но одно место должно быть.
Ну просто по статистике.
Не может быть, чтоб не было.
Вот только хотелось бы точно знать — где.
Если точно никто не знает, может, экспедицию снарядить?
Для поисков и определения координат.
Чтоб широта с долготой в градусах и минутах.
С современным развитием техники, это ж раз плюнуть.
Ну сами не можем, давайте их попросим.
Они же со спутниками своими эти бескрайние просторы, как свои пять пальцев знают.
Мы так не знаем, как они.
Ну так и пусть они нам скажут и цифры напишут в градусах и минутах.
И на карте сразу кружочек поставить, и карту эту отдельным изданием в глянцевой обложке с позолотой.
И не продавать её, а бесплатно в каждый дом.
С багетной рамочкой и лампочкой для подсветки.
Или с лампадкой.
Чтоб как иконы — никто не видел, но многие верят.
Даже если не верят, то очень хотят.
Если не видел, то без веры тяжело.
А тяжело — уже надоело.
Устал уже без веры.
Если не видел, то тяжело.
А так — лампадку зажег, на кружочек в рамочке посмотрел, и уже легче.
Не так, чтобы совсем легко, но легче, легче становится.
Не жить легче, но на душе облегчение происходит.
Облегчается она.
На все это.
Вот и хотелось бы точно знать — куда ей конкретно облегчаться.
В градусах и минутах.
Чтоб не промахнуться ненароком.
Оно не страшно, но удовольствие уже не то.
Не то.
Подпишись на RSS
