Очередь, как сакральное явление
07.11.2009Одной из наиболее ярких черт социализма, отличающих его, социализм от прочих методов и способов мироустройства, являются очереди.
Не скажу, к примеру, за шведский социализм, потому как это социализм неправильный с точки зрения всепобеждающего учения маркса-энгельса-ленина, но вот к советскому социализму, то есть, проще говоря, к совку, это имеет самое непосредственное и прямое отношение.
Очередь в совке имела значение сакральное, основополагающее и всеобъемлющее.
Представить совок без очередей невозможно.
Совок любил выстраивать всех по ранжиру, собирать в большие кучи, массы и толпы, чтоб граждане дружно и плотно сплачивались, стояли плечом к плечу, ощущали колкий локоть друга.
А заодно не оставались один на один со своими мыслями, а то бог знает, до чего додуматься по одиночке могут.
Вот и собирали: в лагеря, на великие стройки, на картошку, на демонстрации, в гулаг, на поселение, в колхозы, в коммуналки на двадцать семей.
Всех не пристроенных в массы по постоянному признаку, объединяли очереди.
«В очередь, сукины дети, в очередь!»
Очередь, она ведь таинственным способом одновременно и объединяет и делает заклятыми врагами.
Что характерно — в одно и то же время, одних и тех же мирных граждан.
С одной стороны, ты вместе с рядом стоящими зорко следишь за тем, чтоб никакая посторонняя сволочь не пролезла вперед, и в то же время сам выискиваешь обходные пути, чтоб с криком: «Мне только спросить! Вы же видите, я даже тапки не надела!» прорваться впереди всех, пока еще не кончилось.
Я очереди знаю с обеих сторон.
И с той стороны, откуда покупают и с той, с которой продают.
Так вот в совке никогда не было одной очереди.
Всегда было, как минимум, две.
Одна — обычная, вторая — с черного входа, «для своих».
В отдельных местах за отдельными товарами бывала еще и третья очередь — блатные.
Блатные, это не банальные друзья и не знакомые знакомых с заискивающей улыбкой и трешкой в потной руке.
Блатные заходили с других дверей и в другие кабинеты.
Но, что интересно, покупали то же самое, что и остальные, только обходилось им это проще, быстрее и дешевле.
От того, в какой очереди стоишь, зависел даже статус.
Хотя бы в пределах шестого квартала нижних хамовников.
Если который час пытаешься отоварить талоны на гречку в унылой и злобной общей очереди, значит ты, говоря современным языком, лузер.
Обычный инженеришко, аспирантишко или очень прикладной математик на сто двадцать рублей.
Если заходишь со двора, и пошуршав с грузчиком или завотделом выносишь полные сумки, значит жизнь твоя удалась.
Пусть хоть так, хоть здесь, хоть с этими, но все же не ползешь вместе со всем стадом к холодной грязной кормушке.
Ну, а если же чинно входишь в обитую кожей дверь, а на обратном пути за тобой в машину заносят коробки, обернутые бумагой, дабы не возбуждать нездорового интереса черни, то ты вовсе хозяин той самой жизни, которая удалась и будет удаваться дальше.
Как-то, в конце семидесятых по случаю попал в аптеку Первого главного управления.
Иначе говоря, в «Кремлевку».
Близкому человеку до зарезу нужны были лекарства, которые в других местах достать было невозможно ни за какие деньги.
Нашлись добрые люди, дали пропуск.
Я фотографию свою аккуратно наклеил и поехал.
Так что характерно, там тоже стояли в очередях, только лестницы были устланы коврами, аптекари с вдумчивыми лицами бегали на цирлах и говорили шопотом.
Ну и почище там было, чем, скажем, в аптеке №174 люберецкого района.
Но и пускали туда только по пластиковым пропускам отставные вертухаи в отутюженных костюмах и с цинковыми глазами.
В плане сходства и различий надо только взять в расчет то обстоятельство, что в люберецкой аптеке №174 были йод, зеленка и порошок от пота ног, а в «кремлевке» было все.
То есть все, что тогда закупали у подлых империалистических хищников, у братьев по социалистическому лагерю, и что немытыми пальцами производили сами.
Так вот, несмотря на все это, очереди были ровно те же самые, только бабулек в серых платках и ватиновых пальто в «кремлевке» не было.
Бабульки в черных штиблетах «прощай молодость» привычно прожигали свою жизнь в других очередях, в других местах и за другими товарами.
Словом, очередь, это наше все, не считая, конечно, великого русско-африканского поэта Пушкина.