Старые вещи
11.01.2010
Старые вещи — они как морщины: свидетельства о былых мыслях, поворотах судьбы, страстях. Когда их стремятся непременно вывести под ноль, значит, владельцу есть чего стыдиться в своей жизни и есть что скрывать.
Мы с женой хотим жить в квартире, которая впитывает в себя время, то есть нашу жизнь, как губка. Для нас жилье, его убранство, его интерьер — это история наших тел и душ, эволюция наших представлений о мире, а ремонт — это такой скачок в дарвиновском естественном отборе вещей.
Посмотрите на фотосъемки модных интерьеров: попробуйте отыскать там хотя бы тень хотя бы одной библиотеки. Куда делись «макулатурные» собрания сочинений Дрюона? Синий томик «Библиотеки поэта» Ахматовой, купленный за 10 долларов в валютной «Березке» с риском быть схваченным «за валюту»? Где виниловые диски с вокально-инструментальным ансамблем, «Великобритания», как шифровала тогда фирма «Мелодия» битлов? Почему на стенах — хотя бы в спальнях или в кабинетах — нет тех фотографий близких людей?
Я слышал тысячу раз объяснения этому русскому (впрочем, возможно, не только русскому, хотя точно не европейскому) феномену, в соответствии с которым все старое, подлинное, достающееся даром по праву наследства или за три копейки на блошином рынке, не просто не пользуется уважением, но и немедленно уничтожается. Объяснения состоят в том, что, проведя детство и юность в нищете, разбогатевший россиянин ныне занимается гиперкомпенсацией, то есть потреблением напоказ, заговаривая деньгами своего золотого тельца, не в силах поверить, что бедность не вернется назад.
Это европейский миллионер может отыскать в чулане ломаный венский стул, отремонтировать, перекрасить и подарить вторую жизнь, а наш нувориш даже и годный старый стул выкинет на помойку, немедленно заменив (тут зависит от вкусовых пристрастий) либо на прозрачный пластик от Филиппа Старка, либо на историзм на гнутых ножках от изготавливающей имитации итальянской фирмы Francesco Molon (у Путина в кремлевском кабинете последнее).
Есть страны с линейной историей, развивающейся во времени: глядя на нее, видно, как народы сходили с ума, воевали, возвращались в сознание, извлекали уроки и больше не возвращались к прежним ошибкам, наглядный пример — Германия или Япония.
Россия — страна, где история развивается в пространстве, но не во времени. Ошибки повторяются до бесконечности, уроки же не извлекаются вообще. Я пишу этот текст, вернувшись с дачи, по дороге чуть не потеряв подвеску в яме на асфальте, а на даче листал жизнеописание Карамзина, который пытался вести с Александром I увещевательные беседы о необходимости исправления российских дорог.
То есть не меняется ничего: Россия тыщу лет пользуется дурными дорогами, бранит заграницу, кичится собой, берет взятки, ворует, экономически отстает, потом делает судорожный рывок — и вновь туда же, на тот же круг.
Я раньше думал, что все дело в строе, который что при Владимире, что при Петре, что при Иосифе, что снова при Владимире являл собой вариацию деспотии, но потом понял, что и деспотизм — это всего лишь следствие прокрутки на месте одного и того же колеса, как будто в какой-то важной гайке сорвана резьба и это колесо, эта шестеренка не может никак войти в сцепление с другими важными частями механизма.
Я, конечно, не тщусь доказать, что архитектура, а тем паче дизайн интерьеров, является той песчинкой, что сорвала резьбу, — просто здесь на поверхности то, что в общественных отношениях скрыто. Это любой заметный европейский собор, от Сен-Сюльпис до Мариен-кирхе, строился веками и рос, как растет лес: вот начальная романская базилика, вот взмах готических шпилей, вот неоренессансный неф, а вот и абстрактные витражи работы Хуана Миро. По каждому такому собору можно изучать историю в целом, и мне это ужасно нравится. Да, в принципе, таков интерьер огромного числа европейских частных домов — от фундамента XIV века с масонскими знаками до аппаратуры dolby, установленной близ двухвековой давности камина: никому не придет в голову что-то из старых камней уничтожать просто потому, что они старые.
У нас же придет, потому что в России новый храм не означает достройку старого, но его полное уничтожение — взять хоть главный петербургский собор, Исаакиевский (про храм Христа Спасителя я и вовсе молчу).
Я даже думаю, что строительство и ремонт в России — это одно из средств уничтожения памяти, чтобы ничто не напоминало о прошлом и чтобы ничто не заставляло думать о будущем.
Все должно продержаться 10 лет (ну, максимум 20), а потом все равно мы все полностью переделаем, потому что придет время проклинать старых правителей и курить фимиам новым. Так было всегда — во времена пышного Штакеншнейдера с большой охотой уничтожали нежные интерьеры Камерона — и так было всюду, от дворца до простейшей квартирки, причем и дворцы, и старые дома сносились и сносятся с одинаковой легкостью, а ценностью ЮНЕСКО объявляется то, что чудом выпало из этих жерновов.
Потому-то сейчас и невозможно обставить в духе эпохи квартиру в «сталинском» стиле (обстановка тех лет практически полностью уничтожена), уже почти невозможно в «хрущевском», а скоро нельзя будет и в «брежневском».
Противостоять этому можно, но ужасно трудно — желание разрушить до основания нынешний порядок вещей, дабы создать новый все в той же тюрьме: революция, кроме конца любви, как справедливо замечал Достоевский, ни к чему не приводила.
Стариков А. Старые вещи. 2006
Подпишись на RSS
