Pepsimist

Как известно, время прохождения улицы на свету через тернии и прочие препоны по прямой линии до самого горизонта определено не было.
А открывающиеся дали не дали никому ничего и никогда по причине собственной сугубо индивидуальной недальновидности и прочих личностных аберраций, девиаций и аллитераций.
Но несмотря и вопреки, ровно поперек продольного радиуса поражения вирусного выражения собственного достоинства, легко махая крыльями промелькнула тень отца Гамлета.
Искристый туман захлестнул навскидку топи, топики и топлессы.
Бароны и баронессы танцевали краковяк вперемешку с гопаком и дешевым красным портвейном.
То ли еще будет — сурово отвечала на это старуха Изергиль, мучительно изрыгая клубы дыма и веские непристойности, достойные всяческих и всевозможных похвал, наград и переходящих кубков.
Кубки же, бокалы, чарки, лафитники и стаканы с портвейном ровным слоем покрывали поверхность стола, стульев, полок, этажерок и половых досок.
Экзекуция эякуляцией всплыла в памяти беспамятной старухи, и выжгла электрической дугой сверхвысокого напряжения остатки движения мысли, души и бесплотного тела разудалой старушечьей вольницы.
Гой еси добрый молодец, — молвила налитая медом и молоком молодуха, преисполненная духа противоречия и кафкианских традиций.
Откушай чем Бог послал, — процедила она сквозь скрипучие зубы, задорно покусывая ляжки.
Ляжь со мной добрый молодец, ляжь со мной, молодой, здоровый, красивый и энергичный мужчина в самом расцвете сил и интеллектуального потенциала.
Потенциал был полон потенций к поиску парасексуальных коммуникаций по выделенной линии и двум независимым частотным каналам.
Искры выбивались из глаз и сыпались веселым дождем на прелую солому.
Темные кошки ходили по кругу в ряд парами и тройками, заполняя своими телами все пространство черной-пречерной комнаты с черными-пречерными обоями на легкой ситцевой подкладке.
Да здравствует индивидуализация всей страны и прилегающих окрестностей!
Коноплев строго выкрикнул положенное и витиевато помахивая поехал к яру.
Яр был в завалах валежника, сухих листьев, перепрелых грибов, разлагающихся сперматозоидов, сухостоя, мокросидя, влажнолежа и высохших мумифицировавшихся тел убиенных младенцев.
Почто же так! — вопрошал, истерически и заразительно смеясь и беззлобно пошучивая, по-молодецки подтянутый Коноплев.
По два рубля пара — вещал старик Загребущий по кличке Отпад.
А, ну тогда ладно, будь оно не ладно, — прилюдно складно приладил слова подтянутый Коноплев, и неожиданно сложил сложную, но безусловно ложную параболически-лимбическую псевдопарадигму Стромболи.
Пелена спала, спала и проснулась.
Спросонья Петровна вздрогнула, — тут все и закончилось.

Теги: Жестом по мимике автография мыслительное ненаписанное слова

Вроде только что выглядывал в окно и была там мерзость великая.
Вся земля перхотью усыпана, а в воздухе она аж хлопьями, густо так плавала.
А сейчас выглянул — ни хрена не видно.
Времени только половина шестого, а за окном ночь.
«Опять ночь. — тоскливо сказал отец Кабани».
Темнота, темень, тьма. Ненавижу.
Свет люблю. Даже много не надо, а так — ночничок включил уютненький, и хорошо.
Люстра, это уже слишком, сидишь, как под софитами, только камеры не хватает и ассистента с хлопушкой: «Кадр шестой, дубль первый!» И — хлоп! Камеры заработали, наезд, панорама, стоп, снято.
Нет, такого нам не надо. Нам надо чтоб совсем чуть-чуть светило что-то, но именно там, где необходимо.
Чтоб уютно было.
Ничего не видно, ни стен, ни шкафов, ни прочей мебели, а только профиль тонко светится. Ресницы — хлоп, хлоп. Длинные такие, изогнутые.
И губы иногда подрагивают, будто сказать что хотят или улыбку прячут.
Шея еще немного видна, а ниже уже все в полумрак уходит. Но смотришь и угадываешь. Тем более, что знаешь.
Вот, вот, что-то проступает вроде, гладкое и матовое. А здесь искорка вдруг вспыхнула и пропала. Что бы это?
Вдруг в свет рука вплывает. Тонкая, глянцевая. И узким пальчиком по носу провела — сверху вниз. И опять пропала.
Боже ж ты мой! Как хорошо!
Только где-то совсем в другой жизни. И не в моей.
В моей только память осталась. Такие вот картинки всплывают откуда-то и, хрен его знает, что это, откуда, и чей это профиль тонким лезвием сердце сладко холодит?
Кто это сидел рядом и зачарованно смотрел на маленький кружок света с полупрозрачным профилем?
Нет, это был не я. Еще не я. Это был молодой, романтичный, вечно влюбленный и восторженный циник и застенчивый наглец. Свято верящий в какие-то придуманные им идеалы, но стоящий за них грудью.
А идеалы-то просты и бесхитростны: добро, любовь, дружба. Вздор ведь. Пустяки.
Ну что — добро? Вон оно, навалом кругом лежит, подходи, бери сколько унесешь.
Только ведь тяжелое оно. Вроде и взял немножко, а нести тяжко.
Да и любви с дружбой тоже — россыпи, ногами по ним топаешь. А поди возьми. Пальцы скользят, срываются, не подцепишь.
А попадет-таки в руку, так ведь груз-то какой? И хочется вроде всего этого побольше набрать, а нести-то самому надо. Другому понести не дашь.
Вот и сидишь согбенный, нагруженный этими идеалами.
Другим, время от времени предлагаешь — на, возьми немного. Поделюсь с тобой. Даром. Оно тяжело, но здорово!
Так нет, куда там! Не хочет никто. Чего, мол, еще тащить не пойми что? У нас своего добра навалом. Полон дом добра. Да еще на даче, да в гараже сложено. Уже не знаешь, куда ставить-то, а ты тут еще с ерундой пристаешь.
Сидишь со всем этим один, да иногда, как коллекционер, разложишь перед собой, полюбуешься, пыль смахнешь, бархоточкой пройдешься, и обратно складываешь.
Вот теперь только память чужая и осталась. Так и живешь.
Вспыхнет лучик, покажет тебе на мгновение ресницы чьи-то, холодком под дых даст — и нет его.
А ты стоишь, ни вздохнуть ни выдохнуть, ртом воздух ловишь.
Очухаешься, отойдешь слегка, а под сердцем холодок так и остался. Да профиль светящийся перед глазами стоит.
Эй! Циник, романтик — ты где? Зашел бы как-нибудь, посидели бы, поговорили. Не чужие же…
А нет, не отзывается. Он там где-то, в другой жизни.
Сидит зачарованно перед лужицей света и смотрит, смотрит на ласковый профиль с большими ресницами…

Теги: Жестом по мимике автография ненаписанное слова

В прошлое окунаться не люблю.
Девяносто процентов населения в воспоминаниях находит отдохновение и успокоение, потому как плохое у них в памяти стирается, хорошее остается, отчего прошлое и видится в розовом свете.
У меня голова иначе устроена.
Ровно наоборот: хорошее если и помню, то от этого только тоскливее, потому что этого уже никогда не будет.
И радоваться тут, понятно, совсем нечему.
Конечно, здорово было бы лечь на диван, глаза закрыть, уйти в сладостные воспоминания о беспечном детстве, задорном отрочестве, романтической юности и тому подобном, но не получается.
Не те картинки в голове появляются.
То унылая постылая школа со скучными учителями, никчемными уроками и пустоглазыми гопниками с цигарками в кулаках.
То те же урки, но уже выросшие, с еще более пустыми глазами и ментовскими погонами, а потому без риска бьющие пятнадцатилетнему пацану морду в его же квартире.
То многочасовое тоскливое ожидание в очереди за молоком сыну, и вообще, унылые озлобленные очереди — всегда и везде, с номерком химическим карандашом на ладони. Не отстояв в очереди никуда попасть невозможно.
Надменно-безразличные продавцы, что в ГУМе, что в любой мелкой вонючей лавчонке с лужами на грязном полу.
Выматывающее ощущение изначальной ненужности твоей работы, а вернее, бесцельного присутствия на рабочем месте строго от сих до сих.
Ну и много других таких же розовых воспоминаний.
Потому и не люблю в прошлое окунаться.
Ну его к бую, такое прошлое.

Теги: Жестом по мимике автография мыслительное слова

Есть книги, как лакомство: их читаешь ради удовольствия, читаешь, и причмокиваешь, упиваешьсяя словом, отдельные куски прочитываешь по нескольку раз, потому что нравятся, ты их катаешь на языке и постанываешь от тихого восторга.
Читаешь медленно, продлевая наслаждение, возвращаешься и повторяешь слова и фразы еще раз — ибо вкусно. И не можешь оторваться.
Уже давно пора спать, скоро уже будильник прозвенит, а ты все читаешь и читаешь, только говоришь себе: «ну вот до следующей главы дочитаю — и точно спать».
И знаешь книгу наизусть, можешь не глядя напечатать ее слово в слово, слева направо и задом наперед. Но все равно берешь в руки, и читаешь.
Не потому даже, что книга умная, а потому, что автор виртуозно владеет языком и ему доставляет большое удовольствие играть словами.
А есть книги, как лекарство: возможно, они полезны, но читать их, как ложкой есть крахмал. Давишься, кашляешь, хочется блевать, но зачерпываешь еще ложку, потому что — надо.
Назидательно, нравоучительно, сухо, без души и искры, скучно и уныло, по-менторски отвратительно и с нарочитым безразличием к читателю.
В этих книгах куски тоже часто приходится перечитывать, но не ради удовольствия, а потому что написаны таким суконным тяжелым языком, будто автор поставил себе специальную задачу — измотать читателя, всячески затруднить ему понимание не только сути, но и каждой фразы, каждого абзаца по отдельности.
Но вокруг говорят, что это классика литературы, говорят, не читать эту книгу и не любить этого автора, значить не быть достойным высокого звания культурного человека.
Мое счастье, я человек не культурный, поэтому читаю, слушаю и смотрю лишь то, что сам полагаю достойным своего внимания.
Скажете — позерство? И не угадаете. Просто давно, со школы жизнь научила не зависеть от отметок, оценок, цифр, списков и положения в табеле о рангах.
Попробуйте, это довольно просто, невероятно удобно и очень приятно.

Теги: Жестом по мимике автография мыслительное ненаписанное слова

Сегодня неожиданно осознал, что уже почти семь лет перешел с аналоговых сигарет на электронные.
Сорок лет по две пачки в день.
Сейчас парю чистую или четверку, по настроению.
Два рабочих гаджета, один с канталом на ваттах, другой с никелем на термоконтроле. Мне больше не нужно. Новые брать только если эти полетят.
Жижи только табачные, «вкусные» не идут, приторно.
Коллекция с картинки не моя.
И во фраке тоже не я.

Теги: Жестом по мимике e-cigarette автография

Вдруг ни с чего вспомнил, что в эсэсэре сухие дрожжи или разрыхлители теста в пакетиках отсутствовали как явление, а на прилавках попадались лишь сырые дрожжи, коричнево-серые, липкие, неаппетитные.

Они здорово походили на продававшийся в таких же бумажных упаковках пластилин под названием «Замазка оконная».
Чтобы дрожжи не погибли, хранить их нужно было специальным способом. Что это за специальный способ никто толком не знал, поэтому хранили кто во что горазд. Кто в морозилку засовывал, кто в буфет, но в итоге они все равно неизбежно высыхали, трескались, темнели и приходили в полную негодность.
Зальешь их теплым молоком, сахарку для бодрости присыплешь, но жижа все равно не бурлила и не пенилась.
То есть покупать дрожжи надо было сразу перед их применением, а чтобы купить, их еще надо было найти, что было не простым делом. Поэтому покупали не когда нужно, а когда попадутся на прилавке, оттого дрожжи часто высыхали и вместо пирогов выходил хрен по всей морде.
Может быть, именно из-за этих дрожжей так и не сложилось у меня с выпечкой.
А вот сложилось бы, так напек бы сейчас луковых лепешек, и с горячим крепким чаем их…

Теги: Манжеты автография график на фиг слова

Сейчас в четыре часа уже темно, хмуро и уныло.
Но это хорошо!
Чем хорошо я, правда, пока не придумал, но все равно, следуя вычитанным в сети советам, стараюсь мыслить позитивно.
Вот именно сейчас стараюсь мыслить еще и продуктивно и таки придумать, чем же это хорошо, когда за окном темень, хмарь и холод.
О каждом говне думать, что это ништяк не очень сложно, гораздо сложнее с обоснованием такой мысли.
Без логической поддержки слабовато получается, особенно, если ты атеист или агностик и не имеешь практики голого верования.
Просто тупо верить трудно, капризное гуманитарное сознание требует доказательств.
И выдумать обоснование — проблема.
Я же не урка, не ушкуйник, чтобы мраку радоваться, из-за того что в темноте на гоп-стоп брать удобно.
Нужно нечто иное найти, подходящее для моего придирчивого сознания.
В общем, пока думаю, ищу варианты.
Ищу свет во мраке.

Теги: Манжеты автография мыслительное слова