Pepsimist

Вася родился в селе Нижние Бугры Елдыринского уезда.
Когда ему было полгода, семья перебралась в город Братищенск Грубенской волости.
После службы в армии в городе Ледоморск Вася поехал в Смердянск в республике Караванстан, где полтора года отлеживался по госпиталям.
Там жизни Васе тоже не было, и собрав нехитрые пожитки Вася перебрался в Москву по лимиту.
А спустя много лет с оказией и вовсе оказался на Островах Товарищества.
Вопрос: какую родину он, Вася должен любить?
Географическую?
Геополитическую?
Любить Рассею-матушку все целиком или отдельно взятое село Бугры, которое лет десять уже как исчезло со всех карт и с лица земли, и которое Вася знать не знает?
Или СНГ, где это село находилось?
Или эсэсер, куда входил Елдыринский уезд и Грубенская волость?
Или отдельно взятую и сугубо независимую республику Караванстан с пыльным городом Смердянском?
Или Острова Товарищества, где Вася зашибись себя чувствует, занимается тем, что умеет и любит, и где сидя в гамаке под пальмами обсуждает с Товарищами перспективы на урожай кокоса?
Родина — там где хочется жить, или она там, откуда ты выбрался бросив все?
Или в той горнице, где тебя вытащили из утробы и перерезали пуповину?
Или где?
И почему именно?
Любить родину по месту рождения — абсурд.
Особенно, если ты родился в самолете или на спасательном плоту в нейтральных водах.
Любить алкоголичку-мать только за то, что она тебя выродила, наверное, нужно.
Но совсем не всегда хочется.
Особенно, если благодаря ей ты остался моральным и физическим уродом с синдромом дауна на почве хронического истощения и врожденного алкоголизма.

Теги: Всячина мыслительное ненаписанное слова

Неделю мучали проблемы с глазами, решил сходить, проверить, капли какие-нибудь выписать.
В пределах, что называется, шаговой доступности у меня только один платный центр и одна очень бесплатная районная поликлиника. В платной окулиста не оказалось, поэтому выругавшись, позвонил в бесплатную. Окулиста там недавно все же откуда-то выкопали, но принимает два раза в неделю по четыре часа.
Делать нечего, пошел.
Большая компания старушек заняла очередь часа за полтора до начала. Уныло пристроился в хвост.
Окулист, расхлябанный субъект лет тридцати, не глядя ни на кого появился через сорок минут после времени указанного на табличке. Я прикинул количество старушек передо мной и, исходя из опыта хождения по поликлиникам, настроился часа на три-четыре тупого хождения по грязно-синим коридорам. Но старушки неожиданно стали пролетать сквозь кабинет по паре штук каждые пятнадцать минут растерянно зажимая в сухих ручках рецепт. Через час подошла и моя очередь.
Субъект сидел откинувшись на стуле вытянув ноги далеко вперед и скучающе поигрывал карандашиком.
— На что жалуемся?
— На глаза. Болят, зрение быстро падает. Читать не могу.
— Чё?
— Болят, говорю.
— А… Очки надо носить и ничего болеть не будет.
— Зрение падает.
— Я ж говорю, очки надо.
— Света не переношу.
— Ну темные очки носите.
— Давайте рецепт.
— Чё?
— Рецепт на очки, говорю.
— А диоптрии какие?
— Так за этим и пришел.
— А… Марь Степанна, посмотрите там…
Пожилая сестра быстро прогоняет меня через пару приборов.
— Астигматизм — сообщает она субъекту.
— Ну вы там выпишите ему, чего надо, — говорит субъект, скучно глядя в окно.
— Так диоптрии ему надо…
— Ну проверьте, проверьте.
Сестра сажает меня перед таблицей и принимается вставлять линзы.
— Так лучше? А так? А вот так?
Наконец, находит нужную.
— Полтора на левый. Сейчас правый проверю.
— Да не надо! — отмахивается субъект, — Пишите столько же.
— Ну как же, надо и правый проверить, — неуверенно говорит Марь Степанна.
— Ну валяйте… — вяло отвечает субъект и снова пялится в окно.
Марь Степанна проверяет. Оказывается, что правый на две единицы отличается от левого.
— Ну, бывает, бывает… — безразлично констатирует субъект.
Марь Степанна выписывает рецепт и дает ему на подпись. Тут выясняется, что рецепт на очки для да́ли.
— Для да́ли мне не надо, я вблизи не вижу.
— Чё?
— Читать, говорю, не могу.
— Ну?
— Очки для близи мне нужно.
— А… — уныло тянет субъект, — Так чего ж молчали. Так бы сразу и сказали.
— Я сказал.
— Марь Степанна, вы там, это…
Марь Степанна сует мне листочек с буквами и снова меняет линзы, после чего выписывает рецепт и дает на подпись. Субъект подписывает.
— Все, идите.
— А глаза болят, что делать?
— Глаза?.. Ну… Очки носите.
— Капли хоть выпишите.
— Какие?
— Глазные. Чтоб не болели.
— А какие хотите?
— Я хочу, чтоб не болели.
— Ну, знаете, это уже… Откуда я знаю — чтоб не болели… Марь Степанна, там проспектики лежат какие-то, дайте ему.
Марь Степанна вытягивает из пачки проспектик и отдает мне вместе с рецептами.
Белый от ярости выхожу из кабинета и тут же звоню в платную.
— Когда, вы сказал, окулист будет? Через два месяца?.. Запишите меня первым.
Вот так и лечимся.

Теги: Манжеты автография жестом по мимике здоровье ненаписанное слова

Теплая водка, потные девки и самочувствие амебы в коме, это решительно не по мне.
Сколько ни обливайся, ни умывайся, а все равно морду от соли щиплет и жирный зуд по всему телу.
По всей квартире сонмы вентиляторов гудят, перемешивают густую жаркую субстанцию, по недоразумению именуемую воздухом.
А если еще и рядом с трассой, то кислород в этой субстанции отсутствует напрочь, зато до фига разных фенолов, бензолов и прочих выхлопных газов промышленного производства.
То есть атмосфера для жизни совершенно не приспособленная, а даже, напротив, сугубо противопоказанная.
Что ж за климат поганый достался?
Самая холодная столица европы зимой и самая парная баня летом.
Ну надо ж было пращурам именно здесь город заложить, а нам потом в нем родиться.
С другой стороны, вроде и не монгольские степи и не тайга с гнусом.
Но это если по отдельности.
А если тайгу с болотами бросить в монгольские степи и хорошенько взболтать, перемешать и выварить, тогда точно оно самое получится.
Еще туда до кучи сероводородные источники кинуть и присыпать ядохимикатами с азотно-серными соединениями.
В точности атмосфера получится. В точности.
И это еще называется умеренным климатом!
За неделю разброс от минус тридцати до плюс тридцати.
Со здоровым таким гаком.
Вот нас все время и гакает.
То одним, то другим, да все по разным местам, которые у нас и без того слабые.
За какое место ни возьмись — мягкое, дряблое, зудит, болит и в коросте.
И не отрежешь, потому как жизненно важное.
А как можно важно жить покрытому язвами и струпьями, держась за больные члены и поддерживая тело в вертикальном положении исключительно за счет вертикали власти, которая тоже уже давно гниет лежа?
А никак нельзя.
Только мы этого либо не знаем, либо умышленно забываем, чтобы быть, как шмель, который по-науке летать не может, но этого не знает и весело жужжит, сволочь.
А мы не жужжим, мы зудим.
Угрюмо, злобно и нудно.
И крокодил у нас не ловится и кокос не растет…
Хотя у нас ничего не растет кроме нефтяных деревьев на газовых полях в стране дураков.
Хотя и дураки вроде не дураки, но и не умные, раз так живут.
Вот, скажем, бананы у нас растут?
Правильно.
Но стоят при этом дешевле помидор и огурцов, которые со времен царя Гороха не переводились.
При Горохе не переводились, а при нынешнем — перевелись.
При нынешнем покупаем огурцы в Израиле, где их, как раз, отродясь не было.
И ничего там не было кроме жары, песка и Храмовой горы.
Пока наши евреи туда не приехали чтобы стать русскими и выращивать там огурцы и нам же продавать.
Зато у нас бананов хоть летом, хоть зимой, хоть днем, хоть ночью.
Кокосовой стружкой посыпано все.
Кто у нас видел кокосовую пальму?
Хоть одну?
Правильно.
Банановая республика на газовом ходу с бензиновым двигателем.
Только на бензине и едем.
Кончится бензин, и мы кончимся.
Если не начнем бананы кому-нибудь перепродавать втридорога.
Сами-то даже картошки вырастить не можем, тоже где-то в пустынях покупаем.
Вернее, можем, но не хотим.
Потому как картошка у нас тоже на бензиновом ходу.
То есть, бензин есть — нет картошки.
Не будет бензина — примемся картошку выращивать.
Если не переубиваем к тому времени друг друга к чертовой бабушке напополам совсем.
У нас все время так: картошки нет — начинаем вместо лопаты врага искать.
Лопату найти легче, но врага проще.
Врага нашел, и можно уже лопату в руки не брать.
Ибо он виноват.
В чем?
Во всем.
А ты сам белый, пушистый и по колено в духовности.
И все из-за климата.
Собака…

Теги: Манжеты жестом по мимике мыслительное ненаписанное слова

Уже высказывался и неоднократно и горячо по поводу крайне малой приспособленности винды к работе. То есть по принципу: «Установил, включил, работай».
Изначально, с очень большой натяжкой, из штатного набора для работы подходят лишь WordPad и Paint. Все остальное надо докупать за очень дополнительные деньги, либо скачивать и устанавливать бесплатные и условно бесплатные программы, многие из которых испытывают выраженную идиосинкразию к винде, либо винда к ним. Все это нужно где-то найти, скачать, поставить, заставить работать, настроить и т.д. Кроме того, периодически приходится заново переустанавливать или перенастраивать программы, заново решать проблемы совместимости, отсутствия драйверов, кодеков и хрен знает чего еще. Или просто приводить в чувство впавшую в детство или в кому винду.
В итоге, только на приведение её, винды в состояние достаточное для какой-то более-менее осмысленной и плодотворной деятельности уходит до трети всего времени проведенного за компьютером. Меня это решительно не устраивает.
От компьютера мне нужно ровно то же, что от холодильника, стиральной машины, телевизора и бензопилы «Дружба» — включил и работай, не задумываясь о наличии или отсутствии драйверов, совместимости-несовместимости программ и модулей и разном прочем, непосредственно к работе отношения не имеющем.
Это же касается и многих программам с крайне недружественным интерфейсом и лабиринтными настройками. Разумеется, я не говорю о программах изначально сложных и требующих определенных знаний и навыков.
И вот сегодня наткнулся на шикарную фразу одного уважаемого консультанта по юзабилити Стива Круга сказанную как раз по этому поводу: «Don`t make me think» или говоря по-русски: «Не заставляйте меня думать».
Очень правильная фраза. Я не хочу думать о том, как заставить что-то работать, когда мне нужно думать непосредственно о работе.
К словам Круга еще рискнул бы добавить и принцип Оккама: «Не следует множить сущее без необходимости»

Теги: Манжеты мыслительное ненаписанное плевательница слова

Я давно уже мучился тем, что не мог сообразить, кого же мне так напоминают самозабвенные ковырятели софта, такие как линкусоиды — ярчайшие и добровольные представители вида — и многие виндузятники, часть которых, правда, вынужденные представители вида. Пытался сообразить, да никак на зуб не попадалось, все крутилось в памяти вокруг да около, но никак. А сегодня наконец вспомнил.
Было в свое время такое многочисленное племя фанатиков разнообразной электроники и электротехники, радиолюбителей, которые целыми днями возились паяя какие-то схемы, припаивая транзисторы, резисторы, сопротивления и прочие заумные для меня вещи, среди которых они, как раз, чувствовали себя как рыба в воде. Они все время ходили испачканные канифолью с журналами «Радио» в карманах, перерисовывали друг у друга схемы, толклись у магазинов «Радиолюбитель» покупая у спекулянтов нужные детали, выменивали эти детали друг у друга и все что-то паяли, паяли, паяли…
Самое примечательное в этом всем было то, что их не интересовал результат. То есть результат не самой этой сборки и пайки, в виде, скажем, магнитофона с хитроумными головками, а того, что на этих магнитофонах слушают. Эти фанатики паяльника и канифоли долго и упорно добивались каких-то неимоверных частот, снимаемых этими головками и воспроизводимых самодельными колонками набитыми ватой и поролоном, замеряли частоты умными приборами со скачущими стрелками и дико радовались, если приборы показывали что-то, доселе невозможное.
Но вот музыка, которая должна была звучать с этими невозможными частотами, их не интересовала. Музыка была для них побочным продуктом. Чуть ли не отходом, издержкой производства. Они генерировали белый, серый, черный и полосатый шумы, которые куда как удобнее для измерений и были этим вполне довольны. В лучшем случае у них была пара катушек с бони-мэ и сладкоголосыми итальянцами, да и те больше для гостей и тестирования результатов пайки.
То есть этим персонажам было интересно придумать, спаять и настроить, а как это выглядит и что с этим делать, их уже волновало мало, если вообще трогало. Поэтому их гениальные творения часто имели вид текстолитовой платы с болтающимися деталями, висящими кое-как проводами, парой лампочек от карманного фонарика и пары же резисторов. Для работы эти штуки решительно не годились, да и с самого начала не были на это расчитаны. Голая работа ума. Если бы они могли довольствоваться исключительно теоретической частью без воплощения в вещественную форму, то так бы и поступали. Хотя многим, конечно, нравился сам процесс ковыряния с детальками, запах канифоли, горячего паяльника и т.д.
Транспонируйте это на нынешних линуксоидов (используя как обобщающее наименование вида) и получите в точности те же симптомы.
Должен заметить, что, в общем, я их понимаю, потому что многими вещами сам занимаюсь исключительно из бескорыстной любви к искусству, а не с какими-то практическими целями.

Теги: Всячина ненаписанное портреты слова

Вот же компания собралась…
Чревовредитель, членовещатель, симпотентный юноша и жидомошонка с ментавошкой.
И все напрополую страдают хроничесаой эвротоманией.
Как нажрутся похмели-сунели, так и страдают.
Членовещатель бегает за ментавошкой с милицейскими трелями и криками «Стой, стрелять буду!»
Что он кричит? Ну что он кричит?
Чем он стрелять собрался, когда у него то, чем он вещает уже давно держится только на подтяжках?
И она на то и ментавошка, чтоб не ты ее гонял, а она тебя.
Не в отделение, так в диспансер.
Она не погонит, так сам побежишь.
А этот, юноша?
Что он носится со своей жидомошонкой, как с писаной торбой?
Ну да, она таки действительно писаная, но не тем, о чем он думает.
И она сама тоже хороша.
Ну ты уж разберись сама с собой, чего в тебе больше и от какого родителя, и кем вообще был твой папа.
Если он был один.
А если их было двое?
Или он был один, но много?
И что тогда у тебя за мама?
Вот разберись и не приставай к юноше.
Он еще молод, чтоб разбираться в таких хитросплетениях по пятому пункту.
Он и пункта-то такого не знает.
Я ж говорю, молод еще.
Или уже…
И вообще, какая может быть любовь без печати в паспорте.
Разврат один и растление.
Он ее, она его, они их, а те сами себя, да еще в извращенной форме.
А все почему?
А все потому, что компанию выбирать надо, а не собираться больше трех на предмет случайных связей.

Теги: Жестом по мимике мыслительное ненаписанное слова

Все мы, советские, как жены Лота, обращаемся в соляные столбы, как только кидаем взгляд назад, в прошлое.
А теперь еще и в будущее. Куда ни кинь взгляд — каменеешь.
Так и стоят серые толпы каменных истуканов.
Как бы хотел перестать быть советским, забыть это, как тягучий, вязкий, безысходный сон, когда просыпаешься еще более разбитый, чем был засыпая.
Когда больше всего хочется именно заснуть, чтобы уйти от однообразной монотонной яви, но во сне оказывается все то же самое, но еще явственнее, острее и тоскливее.
И просыпаешься измученный, и видишь, что ничего не изменилось, все та же хмарь вокруг, все тот же спертый влажный воздух, та же истоптанная грязь под ногами, те же лица с тем же одинаковым тусклым выражением.
Все то же отсутствие надежд и перспектив, и упование только на маленькие простые бесхитростные советские радости вроде куска колбасы по два девяносто, последнего номера «иностранки» взятого у знакомых почитать и пары пузырей «агдама» или «портвейна розового».
Как бы хотел, чтобы этот сон перестал снова становиться явью.
Чтобы так и остался сном.
Чтобы можно было проснуться и вдохнуть с облегчением свежий воздух, глядя на солнечные зайчики на потолке, тряхнуть головой, умыться прохладной водой смывая остатки серого душного налета и сказать себе: «Ну и приснится же такое!».
И пойти, легко, весело и непринужденно, не оглядываясь.

«Сказали мужи те Лоту: кто у тебя есть еще здесь? зять ли, сыновья ли твои, дочери ли твои, и кто бы ни был у тебя в городе, всех выведи из сего места.»
(Ветхий Завет, Бытие 19)

Теги: Манжеты мыслительное ненаписанное слова