Pepsimist

Иногда возникает потребность в написании некоего текста.
Не какого-то конкретного, а просто внутри все чешется, зудит от потребности постучать по клавишам и что-то из них выстучать.
Но в голове ничего конкретного, готового для выплескивания наружу нет.
Не знаю, кто как, но я поступаю просто — пишу фразу.
Первую, какая в голову приходит, пусть полную чушь, вздор и абсурд.
Тут главное — расслабиться и специально дать мозгу нести упомянутые чушь, вздор и абсурд.
Не надо глубоких мыслей, философических размышлений или попыток пошутить.
Просто сидеть и записывать все приходящее в голову.
Первая фраза цепляет за собой вторую, та — третью и так далее.
Самое фиговое, когда в голове настолько пусто, что не только фраз, а даже отдельных слов нет.
Междометия какие-то вяло перебираются с места на место, имитируя интеллектуальную деятельность.
Но и это тоже лечится все тем же способом.
Выловить ползающее междометие и тут же его записать.
Потом найти другое, и тоже туда же.
Два междометия уже почти фраза. Полуфраза. Недомысль.
Недомысли от переутомления.
То есть, когда в одном месте прибыло, значит в другом ровно столько же убыло.
Утомления прибавилось — мыслей меньше стало.
Закон неубывания энтропии.
Мысль структурирует, а усталость разносит все на фиг в куски, в хлам, в тлен и пепел.
То есть энтропия вернула свое статус-кво.
И хоть ты что с ней делай, а она свое все равно возьмет.
Не здесь, так там, не там, так еще где.
Вот думал много, думал, напридумывал всего целый вагон и вроде даже не устал.
Зато в печени что-то заныло или в желудке засвербило или понос какой-нибудь обуял вместе с насморком.
То есть структура разрушилась, перешла в хаос. Энтропия свое взяла.
Или, скажем, досок домой притащил, попилил, посверлил, гвоздей набил и получил шкаф. Или книжную полку.
Упорядочил структуру.
А в Калифорнии торнадо прошел, сотни домов по доскам разнес.
Опять энтропия уравновесилась.
Поэтому осторожнее с мыслями надо.
И вообще, с любой не разрушающей, а созидающей деятельностью.
Почему так приятно бывает что-нибудь разломать, разрушить, разорвать к чертовой бабушке, сжечь, растоптать, матом обругать?
Потому что энтропии прибавляется, возникает ее переизбыток и появляется возможность ее оттуда изъять, и на ее месте соорудить еще один шкаф.
Или роман написать.
Или сделать еще что-нибудь дико умное, полезное и упорядоченное.
Так что, если мыслей в голове нет, если что-то не получается, дела не идут, то не надо пытаться еще усиленнее думать, делать и напрягаться.
А надо расслабиться, и пусть оно все гребется конем, пусть рассыпается в прах, разваливается и расплывается одной здоровенной мокрой лужей.
Или заведите себе большой кусок пластилина, скатайте из него шар или колбаску или куб какой-нибудь, а потом с наслаждением трахните по нему кулаком, помните его, порвите, раскатайте, размажьте на фиг, превратите в кляксу.
И спокойно садитесь дальше заниматься своей докторской диссертацией, упорядочиванием каталогов или сборкой шкафов.
Или записыванием абсурдных слов, фраз и мыслей.

Теги: Манжеты автография мыслительное ненаписанное слова

Ну и повеселился я от души!
То есть, сперва я взбеленился, остервенел и долго и скверно ругался, но потом понял, что относиться к этому серьезно, просто несерьезно, извините за каламбур.
Чуть успокоившись, понял, что это ровно то же самое, что какие-нибудь курсы кройки и шитья или рисования, или игры на фортепиано с оркестром для слабослышащих дальтоников с болезнью паркинсона.
Если человек не умеет рисовать, если ему это не дано от природы, то тут уж ничего не попишешь, и никакие курсы этого не исправят.
Ну научится, в лучшем случае, правильно рисовать натюрморт с чайником, по-науке расставлять светотени, и вообще делать грамотно, что совсем не есть синоним слову «интересно».
Если вспомнить великих и даже просто интересных художников, музыкантов и писателей, то они не делали по-науке, не держали в голове правил, а делали так, как им того хотелось, как оно им виделось и слышалось.
Этим, собственно, и отличается мастерство от ремесленничества.
Посмотрите Мунка, Ван Гога, Дали, Миро, импрессионистов и пр. и др.
Это сейчас они классики, это сейчас по их работам учат «как правильно».
А когда они писали, то все это было дико неправильно и шло поперек тогдашней живописной науки.
Их били, в них плевали, над ними смеялись, а они упорно продолжали игнорировать правила и делать по-своему.
То же и с писательством, с чего, собственно, я и начал, и над чем сперва матюгался, а потом веселился.
Если вы желаете заняться писательством как способом зарабатывания денег на покетбуках и прочей макулатуре, и ничего своего в голове у вас нет и никогда не было, то это пособие, как раз для вас.
Курсы по написанию макулатуры.

«Правильно выстроенные МРЭ — это волшебный ключ к написанию неотразимой художественной литературы».

Если кто еще не в курсе, МРЭ, это «мотивационно-реакционные элементы».
А это, в свою очередь, такая фигня, без которой, по мнению одного умника, «неотразимая художественная литература» немыслима.
По правилам МРЭ нужно писать: «Джек испугался и вскинул ружье».
Но ни в коем случае нельзя писать: «Джек вскинул ружье. "Ну, мне кранты!" — подумал он, обливаясь холодным потом».
Ибо, — цитирую:
«Реакция имеет внутреннее и субъективное начало и вы представляете ее в том виде, как видит события ваш герой — изнутри. Реакция никогда не должна идти в одном абзаце с Мотивацией — иначе вы рискуете запутать читателя, а читатели этого очень не любят.»

Если вы изначально не настроены покакать с высокого места на любого читателя, которому не понравится то, что вы написали, а особенно на такого, который не любит, чтобы его путали, а любит заранее разжеванное и переваренное, то не берите в руку перо, или — сообразуясь с нынешними реалиями — не кладите руки на клавиатуру.
Вы не должны писать для читателя.
Вы вообще не зеленая сотенная, чтоб всем нравиться.
Пишите так, чтобы понравилось вам самим, и даже не столько результат, сколько процесс.
Любовью занимаются не для результата, то есть размножения, а для удовольствия.
Попробуйте заниматься ею по правилам, вдумчиво и серьезно, и стойкая невротическая импотенция вам обеспечена.
А вот что-нибудь вроде спонтанного, неожиданного на крыше, или острого и будоражащего в лифте многоэтажки вы пробовали?
И фиг с ним, с результатом, но ведь каков процесс, а!

Словом, возвращаясь к инструкции по написанию блестящей и жутко высокохудожественный макулатуры.
Подобной ахинеи я давно не читал.
Наверное, с тех пор, как последний раз видел «Пособие для желающих научиться рисовать акварелью» и книжки «Как заработать миллион за три дня».
Впрочем, в спаме такие вирши тоже попадаются.
Две страницы убористого текста с настырными заверениями вроде: «Вам только останется получать деньги!» в каждом абзаце, и в конце скромное предложение прислать двадцать рублей для регистрации.
Спам тоже по правилам делается.
Как раз вроде упомянутых выше.
И вот на днях я получил такой вот перл: «Компьютер садит зрение».
А что? Правила соблюдены.
Только не те, не там и не с тем результатом.
Если хотите писать подобную высокохудожественную прозу выстроенную по всем правилам, то туда вам и дорога.
Словом, если коротко, то ежели нет у тебя нутряного устремления, нет непреодолимого желания что-то делать, то брось ты это дело на фиг.
А еще лучше, не берись за него вовсе.
Все равно ничего путного, дельного и стоящего не выйдет.
Графоманов в расчет не берем, это другой случай, ровно противоположный, но со столь же плачевными результатами.
Графоман отличается от писателя не столько неумением связать двух слов, сколько маниакальным стремлением быть червонцем и нравиться всем без исключения.
Нормальный писатель пишет для собственного удовольствия, а графоман для собственного удовлетворения.
Чувствуете разницу?

Да, забыл сказать, что пособие это валяется не где-нибудь на дерти.ру, а на сайте с названием (!) «Справочник писателя».
Название уже обещает много забавного.
Так что, если желаете повеселиться, а то и набраться ума палаты, то айда.
Только адреса не дам.
Припрет — найдете.
Впрочем, одно там все же стоит внимания, — это фотографии авторов сайта, двух симпатичных дам, одна из которых явно не без чувства юмора, поскольку свой блог назвала «Женщина с большой буквы «Ж».
А мне нравятся женщины с такими большими буквами.

Теги: Жестом по мимике литература ненаписанное плевательница слова

В городе последний раз был, кажется, с год назад. И вот, по неизбежности попал туда на днях снова.
Еще по пути к метро понял, что решительно несовместим ни с какими видами общественного транспорта, если не считать таковым такси.

В автобусе виртуозно ругались какие-то две старушки-божьи одуванчики. Ругались так, что аж меня в сторону относило. Видимо, те еще, старой ежовско-бериевской закалки бабульки.

В метро напротив меня оказался абсолютно хрестоматийный бомж весь во всклокоченной сивой бороде, прелых онучах и вшах. Бомж что-то шумно ел, пил и при этом, запустив черную руку с длинными черными ногтями под тухлый свитер, оглушительно скребся. Это не преувеличение, скребся он действительно оглушительно, потому что на эти звуки оглядывались с другого конца вагона. Что там у него под свитером, не знаю, но звук такой, как если бы напильником терли по куску оргстекла.

Когда я уже собрался выходить, к дверям подскакал старикан в замызганном плаще, который лихо приплясывал, притопывал, подпрыгивал, крутил руками, ногами и головой так, что ронял кепку. Он же оказался передо мной на эскалаторе, где я долго разглядывал его ботинки, подошвы к которым были крепко привязаны веревкой в палец толщиной.
Вспомнилась хипповская молодость, фольга от чайных упаковок в зимних дырявых кедах и прочие ностальгические, греющие душу приятности.

По узенькому коридору редакции, где я болтался в предвкушении гонорара, бесконечно слонялись какие-то чрезвычайно одинаковые юноши с озабоченно-отстраненным взглядом, с бла-ародной сединой в аккуратно уложенных волосах, и каждый второй очень деловито что-то бормотал в телефон. Причем, было ощущение, что разговаривали они друг с другом, но почему-то по телефону. И вообще, такого количества седоватых юношей в одном месте я никогда не видел.

В бухгалтерии у меня долго выпытывали ответы на вопросы, о которых я понятия не имел, а если и имел, то давно выкинул из головы за ненадобностью. Послал их к редактору, который, по-моему, единственный, кто все это мог знать. Фамилии редактора я, разумеется, не помнил, никогда его не видел, как, впрочем, и самого журнала, и вообще ничем кроме размера причитающейся мне суммы не интересовался. После нудных и тщетных попыток выяснения фамилии или телефона редактора мне сказали, что у них сегодня вообще не гонорарный день, и чтобы я приезжал по средам и пятницам. И без того уже вскипевший в прямом и переносном смысле, в душном коридоре, в котором кондиционер отсутствовал как явление, я взрыкнул и что-то такое сказал, после чего надувши губки деньги мне девки все же выдали, но удовольствие от этого процесса изрядно попортили.
Единственной отрадой во всей этой глянцевой редакции оказался волосато-бородатый юноша с умными глазами, который попытался со мной заговорить, но в этот момент я как раз прорвался в бухгалтерию, и поговорить не успел, о чем жалею. Сейчас такие вежливые хиппаны уже почти не водятся. Кроме того, мне показалось, что где-то я его уже видел. Или это аберрация памяти на почве ежедневного мелькания картинок с заросшими волосами музыкантов из семидесятых.

В метро, купленный талончик пускать меня отказался наотрез, и пришлось заново четверть часа стоять в потной очереди.

В автобусе ревмя ревел то ли бухой, то ли больной на голову гражданин. Ревел основательно и страшно, не по-человечески.

На меня напирали, мне в ухо жарко дышали, меня давили и толкали локтями, на меня шипели и воняли омерзительной смесью из пота и духов.
Дико хотелось немедленно оказаться дома, встать под горячий душ и намылиться с ног до головы шампунем с хлоркой.

Вообще после поездки возникло стойкое ощущение того, что выйдя за порог дома, оказываешься в скверике семнадцатой больницы, где на лавочках сидят психи тихие, по аллейкам, глядя под ноги, ходят эмдепешники и вялотекущие, а из кустов неожиданно подскакивают активные и, взяв за рукав, принимаются горячо повествовать о чем-то своем, невразумительном.
Но в больнице хотя бы знаешь, что сам ты дипломированный псих и вокруг тоже психи с подписями и печатями, а потому относишься к этому спокойно, зная чего ожидать и как на это реагировать. В городе же понять что-то решительно невозможно, там абсолютно не ясно чего и от кого ждать, и как отвечать в случае чего.
Там танцуют дядьки в перевязанных веревкой башмаках.
Там скребутся вшивые бомжи.
Там что-то вдруг перестает работать и никто ни за что не отвечает.
Там задают идиотские вопросы, на которые ты должен что-то отвечать.
Там по сорок минут ждешь чьей-то милости в душных коридорах.
Там вынужден переругиваться с автомобилями, которые не могут проехать из-за того, что все тротуары заставлены железными конями, и ты вынужден идти по проезжей части.
Там хватают за рукав смутные персонажи и настойчиво пытаются всучить какие-то бумажки.
Там в метро талончик нужно засовывать стрелкой вверх, а в автобусе почему-то стрелкой вниз.
Там круглые двери в редакции надо крутить с таким усилием, что дамам и субтильным персонажам мужского пола, приходится проходить их исключительно компанией.
Словом, там все странно, алогично, противоестественно и напряженно-насторожено.
Дурдом, безусловно, не самое спокойное и веселое место, но там точно спокойнее, чем в этом чокнутом городе вольноотпущенных сумасшедших.

Теги: Манжеты мизантропическое москва ненаписанное слова

Здоровье, деньги, шмотки, тачки, гарнитуры из дворца и сервиз типа «Мадонны», вещи, безусловно, хорошие.
Кое-какие даже нужные.
Но ведь с ними как? Сегодня их нет, а завтра они есть.
Или наоборот, что чаще.
Катишь на шикарном блестящем автомобиле в дом с гарнитуром, камином и машинкой для стрижки газонов, тешишь самолюбие, самооценку поднимаешь.
Всего один бумц — нет ни автомобиля, ни здоровья, ни денег, самооценка скукожилась и забилась под тумбочку с капельницей и самолюбие как ветром сдуло.
Лежишь весь в гипсе и бинтах, и сервиз «Мадонны» вместе с гостинным гарнитуром из дворца тебе абсолютно по барабану.
По целому барабанному оркестру с литаврами, гонгами и маракасами.

Все свою ношу с собой, это тоже, конечно, очень бла-ародно, красиво и возвышенно-романтично, но к реальной и более-менее нормальной жизни отношения имеет столько же, сколько и популярная фраза «С милым рай в шалаше».
Был бы я миллионером, лимона не пожалел бы, учредил бы премию для таких вот, из шалаша.
С условием, если они в этом шалаше проживут не меньше пяти лет и документально мне это подтвердят.

Без денег плохо и глупо, с деньгами хорошо, но тоже глупо, если все, что тебе надо, это список приведенный в самом начале.

Самоуважение.
Или оно есть или его нет.
Можно вливать его со стороны струйно и капельно, можно вводить перорально или анально, но если у тебя от рождения в крови его нет, то для поддержания нужной концентрации так и придется сидеть на игле до конца жизни.
Если с молоком матери его не впитал, если в первые же месяцы и годы железа самоуважения не заработала, то все, можешь запасаться катетерами и искать того, кто тебе его по этим катетерам будет закачивать.

Самоуважение не деньгами обеспечивается, и уважение тоже ни за какие деньги не купишь.
То есть продать его можно, а вот купить — нельзя.
Если у тебя куча бабла, то уважают не тебя, а бабло.
Если кто не верит, то может легко проверить этот тезис, раздав все свое бабло голодающим никарагуа или российским пенсионерам, что примерно одно и то же.
Результат гарантирован, могу поспорить на оставшийся у вас в загашнике последний червонец.

Потребность в свободе тоже снаружи не приходит.
Свободу можно дать, но если потребности внутренней в ней нет, то даже взяв её (ну на халяву же раздают) распорядиться ею не сможет.
И больше того, потом еще будет в соплях по колено ходить и предлагать ее забрать обратно взад в обмен на гарантированную миску похлебки и охапку прелой пакли в углу.

Что человеку надо для счастья?
Кому-то тыща рублей в неделю, кому-то тыща баксов в месяц, кому-то белый понтиак, кому собственная банька на канарах, яхта и семизначный счет в швейцарском банке.

Другому нужно признание и уважение, слава и власть, популярность и известность, которыми он компенсирует недостаток самоуважения и комплекс неполноценности вбитый в него кулаками в школьном туалете.

А кому-то все что нужно, это чтобы ему не мешали заниматься тем, чем он хочет, чтобы не хамили ему, чтобы не ограничивали его естественных свобод и не пытались поцарапать ржавым гвоздем его самоуважения.
И дело тут не в том, что все равно не получится, а в том, чтобы не пытались. И чтоб он был в этом уверен.
«И чтобы не было необходимости обозначать территорию своих свобод пулеметом из чердачного окна», как очень образно и удачно описала это дело одна знакомая в дискуссии примерно по такому же вопросу.

Отскребите житейский мусор и бытовой хлам, развейте романтическую дымку, разгоните неутоленные амбиции, и останется то самое оно, об чем и шла речь.
И не перепутайте желаемое с необходимым.
А то ведь часто бывает, когда не так оно было нужно, как его хотелось.
И это, порой, чертовски трудно…

Теги: Жестом по мимике бабло ненаписанное слова

Думать, думать…
А что думать-то?
Думать вообще вредно.
Думаешь вот так вот, думаешь, а потом до такого додумаешься, что лучше б вовсе не думал, а смотрел какой-нибудь дневной дозор.
Сидишь, глазами в телек лупаешь, в голове гулко, пусто, упыри какие-то шныряют, оборотни, вервольфы и работники спецслужб с горящими глазами.
Лафа.
Глянул на это все, зевнул, пивка хлебнул, и в койку.
И снова только слепящая темень и гулкая тишина в голове.
Проще надо быть, проще.
Не отрываться от масс.
Умственная простота — залог душевного здоровья.
Потому что, когда в голове вакуум, то и в душе тоже гулко, пусто и легко.
А то вот умники всякие, интеллигенты, ученые, мать их, думать начинают и до революций додумываются.
Или еще до чего-нибудь человеконенавистническего и смертоубийственного.
Ну да, ну да, начинают-то они все с горячего желания облагодетельствовать человечество чем-нибудь эдаким, вроде вакцины от спида, жидкости для разведения костров и показывания веселых фокусов или разделения денег между всеми.
А заканчивают бактериологическим оружием, террором, вертикалью власти и тотальным контролем на фоне общего беспредела.
Вот я и говорю, вредно думать, вредно.
Проще надо быть, примитивнее, не выпендриваться, а опуститься до уровня масс и в ней, в массе, раствориться.
Сладостно слиться с социумом до полного исчезновения в нем.
Какой-бы он, социум, ни был.
Чтоб все было ровно, гладко, чтоб не топорщилось нигде, не выпирало и цветом не выделялось.
Чтоб была приятная для глаз прямая полированная доска.
Или шпала.
Или рельс.
Чтоб все были, как все.
Ты, как я, он, как я, она тоже как я, несмотря на сиськи и впуклость вместо выпуклости.
Вы все — как я.
А я, как все.
Чтоб никому не обидно.
Ты козел и он козел, и она тоже козел, несмотря на вышесказанное.
А этих, умников — побрить, постричь, очки содрать и на турник, подтягиваться.
Или мордой в землю, отжиматься.
Снизу сплющить, сверху срезать, с боков подстругать, чтоб нигде не выпирало, чтоб в форму легко влазили.
И мысли разные из головы выбить на фиг.
Дать им просраться, умникам, чтоб думать некогда было.
И нечем.
А то развелось тут… балалаечников!..
Тут есть, кому за них думать положено.
Вот пусть и думает.
А остальным — в шеренгу и айда. С песнями, криками и выпученными глазами.
Зато никому не обидно, зато все одинаковые, весь строй на одну морду.
Штампованные.
Ряха — во!, ляжки — во!, кулаки — во!
А по голове стукнешь, звон идет.
Бум-м-м-м…

Теги: Манжеты ненаписанное слова

Дробление одного сильного счастья на большее количество мелких кусков.
Много-много маленьких кусочков счастья, которым можно долго-долго радоваться. Не очень сильно, но зато долго.
А один большой кусок радует до потери сознания и истерических слез, но зато один раз.
А положить его в счастьедробительную машину, выставить режим, скажем, на месяц, и вот на выходе получаешь тридцать аккуратных одинаковых кусочков. Каждый день можешь себя чем-то порадовать. Без слез, обмороков и радостных визгов, но каждый день.
Утром встал, погода хмурая, настроение серое, за окном то ли дождь, то ли снег, то ли утро, то ли вечер, а ты кусочек взял, и использовал по назначению. И пофигу сразу и хмарь за окном и слякоть и чай слабый и яичница холодная.
Блеск в глазах появился, резкость навелась, бодрость в теле и радость в душе.
То есть настроение у тебя хорошее.
Не отличное, но хорошее. Очень даже ничего себе.
Или, скажем, бьешься над чем-то, бьешься, голову ломаешь, а оно, сволочь — никак.
Самооценка упала в подвал, ходишь по квартире весь в самобичевании и самоуничижении, уже даже не ходишь — ползаешь.
Сопли, слюни, слезы, плеть по хребту, вериги с шеи свисают.
И тут вспоминаешь, что у тебя еще кусочек счастья неизрасходованный в шкатулочке лежит.
В соплях, слезах и слюнях доползаешь до шкатулки, кусочек заветный достаешь — и снова как новенький, как только что родился, как дитя малое всему радуешься.
Без криков, агуканья и мокрых пеленок, но хорошо тебе стало, спокойно. Радостно.
И самооценка на месте. Не в небе парит, не в подполе валяется, а ровно там, где ей быть и положено.
Самоуничижение в уверенность плавно трансформировалось, самобичевание в здоровый азарт перешло.
Сидишь, проблемы как орехи щелкаешь. Хрусть — пополам, хрусть — готово, хрусть — отличная работа, ядрена вошь!
Не блеск, может быть, на нетленку не потянет, но все равно — хорошо сделано, на совесть.
А был бы один здоровущий кусок, чтоб тогда было?
Как свалиться такой на тебя, как шмякнет, грохнет, треснет, так и с копыт долой от счастья.
В голове искры, в глазах свет невозможный, в груди все сперло в животе подвело и ноги трясутся, не держат.
Ну и чего? А потом еще и отходняк. На следующий день ходишь квелый, вялый, желеобразный и вспомнить пытаешься, а чем это меня вчера так долбануло?
А того, что долбануло и нет уже. Вчера все и кончилось. Долбануло, треснуло, грохнуло — и нет его. Только в сердце перебои и привкус металлический во рту.
Оно мне надо?
Нет, уж лучше сорок раз по разу, чем один раз сорок раз.
В счастье тоже умеренность нужна, равновесие, чтоб после маятником туда-сюда не мотало.
Кто пьет — знает: по маленькой, но много, и весь день ходишь вот такой.
Не пьяный, не хмурый, не трезвый, не веселый, а как раз, как надо. Огурчиком.
Легкость во всем, но умеренная, без криков: «А вот я щас все! Дайте мне, я забацаю! Мне это все, как два пальца обсосать!»
Нет, с тихим удовлетворением и спокойным блеском в глазах.
Все нормально. И все. И отзынь, не стой над душой, отвали, дай счастьем насладиться. Уйди дурак…

Теги: Манжеты жестом по мимике мыслительное ненаписанное слова

Есть хорошая книжка: «Полковнику никто не пишет» называется.
Там говорится о том, что полковнику никто не пишет.
Наверное, некоторым трудно сразу понять, что там рассказывается именно о том, что полковнику никто не пишет, поэтому я и подсказываю: в этой книжке речь идет о том, что полковнику никто не пишет.
Остальным, возможно, тяжело будет догадаться, что и здесь тоже будет рассказано о том, что полковнику никто не пишет.
То есть не полковнику, ибо ни полковником я, слава богу, не был, ни капитаном, ни майором, ни сержантом, да и от генерала, тоже Господь оберег.
Если бы я был полковником, то мог бы подумать, что это присуще исключительно нам, полковникам.
Нам-то, полковникам, еще можно понять отчего не пишут — оттого, что мы, люди военные, то есть для убийства предназначенные и ему же обученные, ну и поубивали, к чертовой матери по привычке или по приказу или просто так всех, кто нам мог бы написать.
Но я-то человек сугубо мирный, никого, насколько помню, не убивал и даже не особенно старался.
А все равно не пишут.
Или тут надо с другого конца подходить, с другой стороны на это смотреть.
Не кому не пишут, а кто не пишет?
Ну действительно, все пишут, а именно ЭТИ — нет.
То есть, те которые не нужны или не обязательны — строчат, как львы николаичи, томами, сборниками, собраниями сочинений.
А те, кто нужны, заперлись где-то там, у себя глубоко внутри, защелки защелкнули, замки замкнули, щеколдами щелкнули и — ни гу-гу.
Как вымерли все, тьфу-тьфу-тьфу.
Может, сказать им нечего? Ну скажи просто — «Привет». И хватит.
Для своего человека и этого вполне достаточно.
Не обязательно мыслью по древу, как маслом по блину.
Так они же даже афористичностью своею не воспользуются, телеграфным стилем.
Могут, но не хотят.
Возможно, думают, что лучше ничего не писать, чем пару слов ни о чем.
Да как это «ни о чем»?
Очень даже о чем.
«Привет, пока!» — и уже ясно, что живы, что помнят, что время выбрали вот эти два слова написать, что и сами есть и ты еще тоже пока существуешь.
Слова два, а сказано на целый том.
В таких двух словах смысла больше, чем в здоровенной дико научной монографии под руководством трех академиков, пяти докторов наук и одного аспиранта-недоучки.
Не считая самих авторов.
Вот просто: «Привет! Как дела?» И все.
Уже сердце успокоилось, душа на место встала, мозги обратно расклинило и печень с почками кровь через себя фильтровать начали, токсины выводить.
А это ж чистый яд, когда никто не пишет из тех, кого ждешь, и кто вроде бы как должен.
Не обязан, но должен.
Тут разницу чувствовать надо. Тут тонко.
Не всем доступно, по попробовать понять можно.
Ну для простоты, для некоторых поясняю.
Вот ты матери писать-звонить не обязан? Нет.
Но должен? Должен.
Если ты не козел, конечно, и не последний сукин сын.
Вот и здесь примерно то же.
Не обязаны, но должны.
А даже если по разумению своему, по совести и не должны, то ведь могут же.
Но не пишут.
Вот и думай тут: либо не должны, либо не могут, либо не хотят, либо одно из двух.
Вернее всего, конечно — одно из двух.
И скорее второе, нежели первое.
Хотя это тоже, смотря с какой стороны считать.
Вот и сидишь, считаешь.
Сперва слева направо, потом справа налево, потом сверху вниз и по диагонали поперек.
Такие дела.

© Bill Zeman

Теги: Манжеты автография мыслительное ненаписанное слова