Pepsimist

Вот взяли, и все опошлили. Ну для чего мне знать такие личные подробности известных персонажей? Излишнее это все, ненужное и вредное. Я не отдел кадров, чтобы выяснять у Джульетты или там, скажем, Анны Карениной их возраст. Как теперь взяться перечитать Тома Сойера, когда вместо милой седой старушки тети Полли перед глазами будет маячить молодая дама тридцати восьми лет. Давно положил себе за правило, несмотря на естественное любопытство всегда уклоняться от ознакомления с подробностями биографий и жизнеописаний авторов любимых книг и фильмов. Потому что потом поневоле мерзкая сущность актера Мигалкова будет портить впечатление от хороших фильмов с его участием. И если бы он такой один был…
Словом, как всегда, прав был старый еврей: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь».

Взято здесь
«Маме Джульетты на момент событий,описанных в пьесе, было 28 лет. Самой Джульетте было 13 лет. В той же "Ромео и Джульетте" матушка пеняет дочери,которой 14 лет,что в ее возрасте она уже родила Джульетту.А та,мол,замуж не хочет. Забавно, что в первом голливудском фильме, 1936 года, который Вики называет сравнительно близким к оригиналу, Ромео играл Лесли Говард, (красавчик Эшли из "Унесенных ветром") которому на тот момент было 43, а Джульетту - Норма Ширер, которой было 34.
Марья Гавриловна из «Метели» Пушкина была уже немолода: «Ей шел 20-й год».
«Бальзаковский возраст» — 30 лет. Гюго писал, что 20 лет - это старость для публичной женщины.
Ивану Сусанину на момент совершения подвига было 32 года(у него была 16-летняя дочь на выданье).
Матери Родиона Раскольникова из романа Достоевского«Преступление и наказание» было 42 года.
Анне Карениной на момент гибели было 28 лет,Вронскому — 23 года, опостылевшему старику-мужу Анны Карениной — 46 лет(в начале описанных в романе событий всем на 2 года меньше).
Старикану-кардиналу Ришелье на момент описанной в «Трех мушкетерах» осады крепости Ла-Рошель было 42 года. Д'артаньян был молодым человеком 18-ти лет.
Старухе Ниловне из пьесы "Мать" Максима Горького - 40.
Из записок 16-летнего Пушкина: «В комнату вошел старик лет 30»(это был Карамзин)".
У Тынянова: «Николай Михайлович Карамзин был старше всех собравшихся. Ему было тридцать четыре года — возраст угасания».
и еще любопытные факты

Теги: Манжеты литература любопытно читатник

Взялся почитать Гениса о Довлатове: «Довлатов и окрестности».
Объем книжки сразу вызвал смутные опасения: уж больно велика книга даже для подробнейшего, ежедневного бытописания от и до.
Открыв, с первой же пары страниц понял — о Довлатове там будет страниц на пять, ну, на десять от силы, а остальное — бурное мыслеистечение автора по всем возможным поводам и без повода вовсе.
Судя по этой книге, (других не читал) автор в тяжелой и застарелой форме страдает недержанием мысли и речи.
Вернее, автор от этого не страдает, он наслаждается, а страдания оставляет на долю читателя.
Когда-то давно просматривал еще лишь одну книжку, созданную в паре с Вайлем, который служил в этом дуете, как мне показалось, в некоторым смысле аминазином, не столько Вайль, сколько валиум.
В который уже раз приходится приводить бессмертную цитату из Стругацких: «Ему просто нравится рассуждать, как Голему пить».
Также на память приходит волшебный горшочек из братьев Гримм: «Горшочек варит и варит. Уже вся комната полна каши, уж и в прихожей каша, и на крыльце каша, и на улице каша, а он все варит и варит.»
Обидно, потому что даже до середины книги не добрел, захлебнулся в густом, вязком тумане генисовского словесного болота.
Ну, или каши, если кому-то так кажется аппетитнее.

Теги: Манжеты литература плевательница читатник

из книги Александра Гениса «Уроки чтения. Камасутра книжника».

Шибболет

Во дни сомнений, — не вникая в смысл, зубрил я в восьмом классе, — во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — повторял я, когда подрос, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя, — утешаю я себя сейчас, — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?

Я и не впадаю, хотя все еще не могу понять, что уж такого особо правдивого и свободного у языка, на котором бегло говорил Ленин, с акцентом — Сталин и ужасно — Жириновский. Зато я горячо разделяю тезис про поддержку и опору, ибо, живя, как Тургенев, за границей, привык к тому, что русский язык способен заменить Родину.

* * *

— По-английски, — вздохнула переводчица, — все русские — хамы.

— ?! — вспыхнул я.

— Вы говорите «please», — пояснила она, — в тысячу раз реже, чем следует. Но это — не ваша вина, а наша. Вернее — нашего языка, который одним словом заменяет бесчисленные русские способы вежливо выражаться даже по фене и матом. Чтобы слыть учтивым, вам достаточно назвать селедку «селедочкой», чего на английский не переведешь вовсе. Ведь «маленькая селедка» — это малёк, а не универсальная закуска, славное застолье, задушевный разговор до утра — короче, всё то, за чем слависты ездят в Москву и сидят на ее кухнях.

— А то! — обрадовался я и решил перечислить языковые радости, которых русским не хватает в английском.

В университете жена-сокурсница писала диплом «Уменьшительно-ласкательные суффиксы», а я — «Мениппея у Булгакова». Тогда я над ней смеялся, теперь завидую, и мы о них до сих пор говорим часами, ибо мало что в жизни я люблю больше отечественных суффиксов. В каждом хранится поэма, тайна и сюжет.

Если взять кота и раскормить его, как это случилось с моим Геродотом, в «котяру», то он станет существенно больше — и еще лучше. «Водяра» — крепче водки и ближе к сердцу. «Сучара» топчется на границе между хвалой и бранью. Одно тут не исключает другого, так как в этом суффиксе слышится невольное уважение, позволившее мне приободриться, когда я прочел про себя в Интернете: «Жидяра хуже грузина».

Полный текст »

Теги: Читатник Дао литература слова читатник

Перечитываю книгу сестры Фаины Раневской, Изабеллы Аллен-Фельдман «Раневская в домашних тапочках». Когда читаю все время хочется сделать выписки, но обычно, по разным причинам, не удается. Сейчас решил специально все же хоть чем-то поделиться.
Изабелла Фельдман переехала к сестре в Россию в 1960-м году. Прожив всю жизнь в Европе и оставив свою виллу во Франции, Белла так и не привыкла до конца к российским реалиям. К примеру, долго не могла понять, отчего продукты нельзя заказывать на дом по телефону. Или не могла взять в толк, что в магазине, на вывеске которого значится «Продукты», может не оказаться многих из оных.
— Принесите, пожалуйста, полкилограмма буженины, — миролюбиво просила Изабелла Георгиевна, не замечая, как лицо натруженной продавщицы каменеет в ужасе.
Прямо в очереди она справлялась о здоровье «батюшки и матушки» кассиршы. Пыталась вступить в диалог с захмелевшим прапорщиком, взывая к его «офицерской чести».
В магазинах Беллу считали сумасшедшей… Объяснить ей, что наша действительность — это нечто отличное от Парижа, так никому и не удалось. Улицу 25 октября она называла «Проспектом какого-то сентября».

«Из пяти дам, пришедших вчера вечером, задавала тон вульгарная громогласная особа в платье ужасного оттенка фиолетового цвета. Представилась она Таней, так и сказала: «просто Таня, без церемоний». Она забросала меня вопросами о Париже, не столько интересуясь городом, сколько желая обнаружить свое с ним знакомство, а затем стала рассказывать про то, как она фотографировала какого-то писателя, Бабена или Баделя, я так толком и не расслышала. Рассказывала она для меня, потому что все остальные во время ее рассказа откровенно скучали. Должно быть, слышали его уже не раз.
— Бадэн? — переспросила я, вспомнив автора биографии знаменитого корсара Жана Бара. — Разве он еще жив?
На меня посмотрели как на сумасшедшую, а сестра повертела пальцем у виска. При желании она может быть удивительно бесцеремонный. Оказалось, что это совсем другой писатель, который воевал на стороне красных, и красные его за это потом расстреляли. Уточнять обстоятельства я не стала, потому что сестра предупреждала меня не один раз, чтобы я не смела разговаривать о политике. «Ди фис золн дир динен нор аф рематес, Белла! — повторяла она. — Ты не заметишь, как скажешь что-то такое, за что нас обеих посадят в тюрьму, поэтому держи язык за зубами. Если захочешь сказать о политике, мишигине коп, то говори о погоде». Но то, как на меня смотрели гости, меня покоробило, если не сказать — оскорбило. Разве их Бабен — Мопассан или Пушкин, что так стыдно его не знать. А сами не читали Pauline Reage, даже сестра не имеет о ней понятия.»

«Не перестаю удивляться тому, что здесь принято спрашивать не только, где была куплена та или иная вещь, но и за сколько. «Сугубый моветон», как говорила наша классная. Я не запоминаю цен, но, если меня расспрашивают настойчиво, называю какие-то цифры. Франки с фунтами тут же переводятся в рубли и неизменно следует сравнение с местными ценами. Здесь, как мне кажется, все что-то продают. Даже сестра этим занимается — то помогает кому-то из знакомых сбыть кофточки, то предлагает итальянские чулки, которые какая-то Галочка (по рекомендации сестры — актриса от Бога и золотой человек) посылает ей из Одессы. Но самое удивительное то, что здесь не стесняются или не слишком стесняются просить уступить ту или иную вещь, которую человек уже носит. Моя черная сумочка вызывает у местных женщин чувство, близкое к вожделению. Едва ли не каждая третья интересуется тем, не уступлю ли я ей сумочку за деньги или в обмен на что-то. Одна дама предложила мне живого попугая, которого ее отец обучил разговаривать.
— Он очень способный, — уверяла она, обдавая меня терпким спиртным духом. — Он и ваше имя выучит, Белладонна Григорьевна…
Сама бы выучила для начала. Я не стала обижаться на нее, потому что бедняжка была пьяна настолько, что то и дело норовила свалиться со стула…»

«Теперь у нас временно новая прислуга — Таисия, угрюмая неразговорчивая девушка откуда-то из Сибири. Сестра попросила приглядеть за ней. Я приглядываю, но все время стоять, что называется, «над душой» у Таисии невозможно и неловко. Занимаюсь своими делами и время от времени интересуюсь тем, что она делает. Полы она трет старательно, но неловкая — то и дело на что-то натыкается. Чай пьет с блюдца, шумно отдуваясь. Я целую вечность не видела, как пьют чай с блюдца, забыла даже, что такое бывает. Попыталась завести разговор, но неудачно. Таисия по три раза переспрашивает, а потом вздыхает вместо ответа. Мишигене копф.»

«… Впрочем, сестре явно было не до моего настроения, она сильно расстроена болезнью Полины Леонтьевны. Хочет устроить так, чтобы та смогла пролечиться в «кремлевской» клинике, которая считается лучшей больницей страны. Мне непонятно, почему клиника называется «кремлевской», если она расположена не в Кремле, а совсем в другом месте. Сестра толком ничего не объяснила, сказала только, что лишь такие простодушные люди, как я, могут подумать, якобы в Кремле есть больница. «Это же — Кремль! — сказала она с наигранным пафосом. — Царь-колокол, царь-пушка, ГУМ напротив!» ГУМ — это бывшие Верхние торговые ряды, где в 95 году у отца украли золотые часы и бумажник. Я усмехнулась и поинтересовалась, почему там, где устроено кладбище, не может быть места больнице. Сестра покачала головой, вздохнула и сказала:
— Бедная моя Белочка, — говорила она ласково и с примесью горечи, — ты думаешь, что вернулась на родину? Ты даже не представляешь, куда ты вернулась! Кладбище на Красной площади — это всего лишь мелкая деталь. Характерная, но незначительная.»

«Я то и дело совершаю досадные оплошности. Вчера назвала таксиста «голубчиком», а он в ответ назвал меня «гражданкой мамашей». Сестра перевела его ответ так — таксист решил, что я с ним заигрываю, и вежливо (по его мнению — вежливо) напомнил мне о моем возрасте. Именно что вежливо, иначе бы не стал добавлять к «мамаше» гражданку. Оказывается, слово «голубчик» давно уже вышло из употребления. Этот идиот решил, что я с ним заигрываю! Как бы низко я ни пала и каким бы ни был мой возраст, но, даже стоя одной ногой в гробу, я ни за что не стану заигрывать с небритым мужчиной, от которого пахнет луком, у которого немытая шея и грязь под ногтями! Ни-ког-да!»

Теги: Читатник Дао литература люди читатник

Нашел совершенно чудесное здесь

Цикл пародийных писем Фаины Раневской от имени вымышленного ею провинциала А. Кафинькина, адресованных журналистке «Известий» Татьяне Тэсс
Раневская относилась к Тэсс тепло, но часто иронизировала над слащавым стилем письма Татьяны Николаевны, называя его «сопли в сахаре».

Татьяна Тэсс

* * *
Здравствуйте, Татьяна Тэсс!
Увидел я Вашу карточку, и невозможно смотреть без волнения, как вы загадочно улыбаетесь — «Огонек» 45, индекс 70663.
Рассказ при ней также написан с большим знанием дела, хоть я и не люблю чтения про буржуазный строй, чуждый советским людям. Из Вашего яркого сочинения видно, что наши люди лучше заграничных, хоть я и пострадал от нашего советского. Я был обокраден племянником на почве доверия к людям.
Этим летом я решил удалиться на свежий воздух для поправления организма. Как говорится, годы берут свое, и женские капризы подорвали здоровье, а по просьбе вышеизложенного родственника я оставил его в моем домике на предмет сбережения имущественного фонда,т.к., в последнее время наблюдается, что в Малых Херах неспокойно от тунеядцев и бывали случаи нападения с помощью холодного оружия. Это нежелательное явление со стороны молодежного туризма, которые повадились наблюдать достижения предков по линии церквей, а также банных заведений далекого прошлого.
Возвратился я полный сил, как тут же обнаружил пропажу кальсон (2 пары темно-фиолетовых с начесом), а также пиджака (люстрин) и настольной лампы (импорт). Зная, как перо в Ваших руках хлестко бьет по явлениям и как душевно, горячо Вы переживаете на страницах прессы отрицательные стороны нашей действительности, прошу Вас написать про мой случай, имевший место.
И еще должен сказать, когда читаю произведения, сходящие с Вашего пера, всегда переживаю острые переживания. В Вашем пере волнует борьба за правду и хорошее внутри человека. Мои соседи того же мнения, и мы часто обсуждаем совместно Ваши умные сочинения, выхваченные из жизненных процессов людей. Когда получаем газету, перво-наперво ищем Ваше фамилие, и если ее нету, то и не читаем, скука одолевает.
Пишите, Татьяна, чаще. Пишите, почему нет снижения цен и других достижений? Почему к нам в Малые Херы не приезжают выдающиеся артисты для обмена культурными ценностями? Многое еще хочется поведать Вам, зная Ваше чуткое отношение к трудящим. К примеру: выходил я больную курицу (чахотка легких). И что же Вы думаете, на основании найденных у соседей во дворе перьев и пуха она была похищена в период именин бухгалтера завода «Путь в коммунизм». Прошу этот случай описать с присущей Вашему таланту верой в человека.
Или возьмем такое: у моего кореша случился геморрой, после чего он, не долго думая, скончался, не дождавшись врача. Несмотря на мои позывные, врачиха явилась через отрезок времени. Совместимо ли это с нашей конституцией?
В это, Татьяна, Вам надо вникнуть, чтобы покончить с пережитками нашей счастливой жизни! В наступающем Новом 1967 году желаю еще острей оттачивать Ваше гневное перо на благо Родины. Желаю счастья в личном разрезе.
С глубоким почтением Кафинькин А. И.

Мой адрес: Малые Херы, б.Помойный (быв. Льва Толстого), собственный дом.
* * *

читать целиком!

Теги: ART'икль литература люди фразы

«Слово "милосердие" когда-то было в России чрезвычайно распространено. Существовали сестры милосердия, которые работали в больницах, то есть те больничные сестры, которые сейчас называются просто медицинскими, раньше назывались сестрами милосердия. Существовали Общества милосердия. Я не знал истории, связанной с милосердием в России. Я знал только, что слово это исчезло из лексикона. Потому что исчезло само понятие милосердия. А почему оно исчезло? Как это произошло? И что появилось взамен?.. Но как же мы живем без понятия милосердия?..»

Фрагмент из статьи Д.А. Гранина "Потерянное милосердие" ("Нева", 1999. №8)

«Случилось это в январе 1987 года. Было часов семь вечера, я шел по проспекту, усталый после своего рабочего дня. Это был длинный день напряженной писательской работы и других обязанностей, которых у меня в ту пору было достаточно много. Шел я из дома, направляясь к жене, которая лежала в больнице. Задумался о чем-то. Мимо проходило свободное такси, я очнулся, рванул, подняв руку, чтобы его остановить, за что-то зацепился ногой и полетел наземь. Со всего размаха ударился лицом об угол поребрика. Ощутил страшную боль в плече, еле поднялся, из носа хлестала кровь, нос был разбит, челюсть тоже, рука повисла. Я не мог ею пошевелить, понял, что у меня вывихнуто плечо. Левой рукой старался унять кровь, подошел к стене дома, прислонился, чтобы как-то прийти в себя. Мысли от боли путались, носовой платок был весь в крови, я пытался ее унять и не мог. Зажимая нос, повернул назад, решил добраться до дому.

Вид у меня, наверно, был ужасный, навстречу мне двигался вечерний поток людей, одни шли с работы, другие прогуливались. При виде меня усмехались, пожимали плечами. На лицах встречных появлялось любопытство или отвращение. Наверняка думали, что я пьяный или с кем-то подрался. Шла женщина с девочкой. Девочка что-то сказала матери, но мать ей что-то объяснила, заслонила. Шла парочка, они весело удивились, заговорили, обсуждая мой вид. Лица всех встречных, как оказалось, надолго запечатлелись в памяти, я их всех могу воспроизвести даже сейчас. Обыкновенные прохожие, наверняка симпатичные, милые в обыденной жизни, я запомнил их потому, что в эту страшную для меня минуту на каждом из них было выражение полного отчуждения, нежелания подойти, брезгливость, холодность, в лучшем случае — любопытство, но не более того. Ни у кого не появилось сочувствия. Ни у кого — беспокойства, никто не сделал шага навстречу, никто не спросил…

Я понимал, что, если упаду, никто не подымет, не поможет. Я был в пустыне, в центре города, переполненном людьми, среди своих питерцев, земляков, с которыми прожил всю жизнь. Город, где меня хорошо знали. И так, шатаясь, держась за стены домов, иногда останавливаясь, чтобы перевести дух, потому как чувствовал, что сознание мутится, я прошел до своего дома, с трудом поднялся, открыл дверь, но дома никого не было. Я позвонил к соседям и лег на пол, уже плохо понимая, что творится… Приехала «скорая помощь», соседи помогли вынести меня, положили в машину «скорой помощи»… Обыкновенная городская больница, бедная, в запущенном состоянии, переполненная. Обычно в таких больницах работают милые, хорошие врачи. Они мне вправили вывих, наложили гипсовую повязку, сделали уколы, перевязали, поправили нос и положили в палату. На следующий день я немного пришел в себя и стал думать: что же произошло?..

вся статья

Теги: Читатник Дао литература люди россия читатник

Из книги Бориса Пильняка «Корни японского солнца». Март — май 1926 г

«В поезде по Сибири туда из Москвы со мною ехал японский концессионер. … Так вот этот концессионер от времени до времени склонялся над бумагой. Я добивался, что он пишет. Он скромно сообщил мне, что он пишет танки. Я попросил его перевести мне его танка. Одну танка я запомнил.
Вот она:

Мы перевалили Урал.
Мы в Азии.
Земля в снегу.
На станциях русские
бегают с жестяными чайниками.»

«Япония — нищая страна, страна нищего камня, шалашей вместо жилищ, бобовых лепешек вместо хлеба, тряпок вместо одежды, деревяшек вместо обуви.»

«Я смотрел кругом и — кланялся человеческому труду , нечеловечески человеческому… —
Вот что покоряло меня: я видел, что каждый камень, каждое дерево охолены, отроганы руками, от долин до отвесных обвалов. Леса на обрывах посажены — человеческими руками — точными шахматами, по ниточке. Это только столетний, громадный труд может так бороться с природой, бороть природу, чтобы охолить, перетрогать, перекопать все скалы и долины. Это только гений и огромный труд могут через пропасти перекинуть мосты и врыться тоннелями в земные недра на огромные десятки верст*. Это только гений и человеческий труд могут так зажать в трубы стихии воды, горные водопады, чтобы превратить их в белый — электрический — уголь.
И не только наслаждаясь природою и Фудзи, я видел труд японского народа. Все, куда ни кинь глазом, где ни прислушайся, все говорит об этом труде, об этом организованнейшем труде. Шесть седьмых земли Японского архипелага выкинуты из человеческого обихода горами, скалами, обрывами, камнем, — и только одна седьмая отдана природою человеку для того, чтобы он садил рис. Еще так недавно Япония считалась страною сельскохозяйственной. И — вот как возделывается рис. Рис может расти только в воде. Все долины Японии разрезаны полями величиной в среднюю нашу комнату. Земля на этих полях выверена по ватерпасу, чтобы вода на ней стояла ровно, каждое такое поле по краям огорожено невысокою насыпью, чтобы не стекала вода. Земля должна быть очень удобренной, и ее удобряют рыбою, родственницей нашей селедки, той, которую мы едим соленой. И все поля, все эти комнато-величинные учреждения для проращивания риса, соединены между собою сложнейшей и требующей окончательной внимательности оросительной системой. Вся Япония долин выверена по ватерпасу — ох, сколь это сложнее, чем европейская триангуляционная — на бумаге — выверка земли! — триангуляционная, — предназначенная, главным образом, для выверки артиллерийской стрельбы.»

Теги: Читатник Дао литература читатник