Выпить по-советски

22.10.2012

Мимо темы выпивки просто так пройти не могу. Люблю алкоголь в любых дозах и количествах, хотя и обхожусь без него по очень уважительным причинам. Но алкоголиков, как и чекистов, бывших не бывает. Простите мне это некорректное и даже оскорбительное сравнение все алкоголики, пьяницы и любители выпить.
Что до избранных мест из нижеприведенного Каталога ликеро-водочных изделий за 1957 год, то сильно подозреваю, что это такая же агитка, как и всем известная Книга о вкусной и здоровой пище. С начала семидесятых и по конец девяностых многое из Каталога мне попадалось. Было не все, не всегда, не везде, но большую часть все же попробовать удалось. По три часа в очереди с мордобоем, но свое брали. Опять же, ходы надо было знать, иметь своих людей, знакомство водить, блат и волосатую руку.
Словом, смотрите, кому это может быть интересно.

Каталог ликеро-водочных изделий 1957 года
Обложка, дизайн, материал ровно такие же, как у упомянутой Книги о вкусной и здоровой пище.

Водка 50 и 56 градусов
Врать не буду, такой водки не пил. Тем более, если верить профессору Преображенскому, водка должна быть только сорока градусов. Все остальное уже не водка.

смотреть полностью


Сбыча мечт

16.08.2012

Года два назад написал:

Когда я был маленький, мне очень нравилась музыка из передачи «В мире животных» и «Очевидное-невероятное».
И я очень жалел, что не могу ее слушать, когда захочу.
А когда стал постарше, то узнал, что музыку для «Очевидного-невероятного» взяли из фильма Денникена об инопланетянах, летающих тарелках и пустыне Наска.
Фильм оказался таким же волнующим, как и музыка.
Но музыка все же была лучше.
Когда я был маленьким II

Сейчас я могу послушать эту музыку, в любое время. Что и делаю с большим удовольствием. И предлагаю сделать то же самое всем желающим:

Peter Thomas Sound Orchestra - Chariots of the Gods (1970)


Самописки, перочистки, промокашки

24.07.2012

Внезапно пришло на память.
В школьную пору мою, тому много лет назад, парты в школе были весьма, по нынешним временам, своеобразные.
Во-первых, они были двухместные и представляли собой монолит из собственно парты и намертво соединенной с ней скамьи.
Во-вторых, столешница у парт была, не как у стола горизонтальная, а под углом.
Наверху было прорезано отверстие под чернильницу-непроливайку и сделан желобок для ручки.
Чтобы вылезти из такой парты или встать, чтобы бодро поприветствовать завуча или директора, надо было откинуть наверх столешницу.
Даже не знаю, как её правильно называть, наверное, откидной доской.
Когда в класс входил учитель или кто-то из дирекции, вставать полагалось обязательно и так торчать столбом, пока не разрешали сесть.
Парты нещадно резались перочинными ножами, вырезались инициалы или какие-нибудь сакральные знаки, вроде черепа с косточками.
Никаких «Цой-жив» или иноязычных надписей не делали, хотя одно время Москва была густо усеяна словом «Fantomas».
Фломастеров и, тем более, баллончиков с краской еще не было, поэтому Фантомаса увековечивали обычными карандашами или мелом.
К первому сентября парты приводили в порядок, прикручивая оторванные откидные доски и густо покрывая коричневой и зеленой масляной краской.
Сидя за партой, руки положено было держать на ней аккуратно сложенными, и сидеть так весь урок, пока не понадобиться что-нибудь писать или читать.
Тогда снова откидывалась доска, из парты доставался портфель или ранец, из него на парту выкладывались учебники, тетради и пенал с ручками-карандашами.
Когда появились шариковые ручки, писать ими запрещалось и, скажем, домашнее задание, написанное не чернилами, просто не принималось, и учителем делалась запись в дневник о недопустимости, тлетворности, разлагающем влиянии и прочее в том же духе.
Можно было пользоваться только утвержденными министерством чернильными «самописками».
А к каждой тетради прикладывалась промокашка, и в пеналах у всех лежали круглые «перочистки», чтобы снимать с пера застывшие комочки чернил, бумажные волокна и прочую дрянь.
Полный текст »


Миледи Кэри на вашем празднике

30.06.2012

Atrium Musicae de Madrid - Musica Iucunda

Году в 1978 приобрел пластинку, выпущенную фирмой грамзаписи Мелодия по лицензии испанской Hispavox.
Даже помню, что купил её в магазине грампластинок на Комсомольском проспекте.
На конверте было написано Musica Iucunda «Светская музыка XII-XVII веков», ансамбль Atrium Musicae, руководитель Грегорио Паньягуа.
С тех пор, несмотря на иные общие музыкальные предпочтения, слушал ее постоянно, пока не запилил до совершенно непристойного и нерабочего состояния.
С появлением в Москве интернета, много раз пытался найти в цифровом виде, но безуспешно.
После продолжительного перерыва решил еще раз попытать удачи, и таки нашел, и даже рипом с испанского компакта во flac-формате.
В барочной музыке и сейчас не разбираюсь, а тридцать лет назад и подавно ничего в ней не смыслил. Да и откуда…
Но несмотря на полную музыкальную серость и безграмотность пластинка зацепила с первого прослушивания.
Собственно, зацепила еще в магазине, где продавцы от нечего делать расширяли свой музыкальный кругозор, ставя на проигрыватель все подряд.
Дома у меня была какая-то сугубо монофоническая то ли Ригонда, то ли Романтика, размером с нынешнюю стиральную машину на четырех дистрофичных комариных ногах.
Впрочем, к тому времени, возможно была уже вполне себе стереофоническая Вега, не помню, да и неважно.
Музыка удивила и увлекла, видимо ритмической и мелодической схожестью с рок и бит музыкой, которую тогда в основном и слушал.
Звучало все достаточно просто, ясно, ритмично и хорошо запоминалось, в отличие от унылой и тягучей симфонической музыки, звучащей изо всех радиотрансляционных щелей.
Уверен, если бы тогда запрещали балеты и оперы, и с утра до вечера отовсюду крутили джаз и «рокенролы», то мое поколение выросло бы горячими поклонниками Букстехуде, Генделя и Тихона Хренникова.
Ну хотя бы из естественного чувства протеста.
Из-за какового чувства многие и начали слушать джаз и рок-н-ролл.
Невозможно круглосуточно изо дня в день выдерживать акустическое давление отсепарированных, прошедшей партийный контроль образчиков тщательно обеззараженной классической музыки, вперемешку с квази-народными хорами и псевдорабоче-крестьянской самодеятельностью, жиденько сбрызнутой идейно выдержанной эстрадой.
Во времена, когда Карел Готт являлся диковинным иностранцем, почти марсианином, одни только имена с конверта обещали что-то нездешнее и увлекательное: Готье де Куанси, Уильям Корниш, Джованни Гастольди.
А названия? Вслушайтесь в сказочное и волнующее: Продавец апельсинов, Великодушный Робин, Танец миледи Кери, Вальдшнеп, Кальди Вальди.
Ну, где там обрыдлое «не расстанусь с комсомолом, буду вечно молодым», от аллергии на которое фурункулы вскакивали по всему организму.
Здесь же ставишь и слушаешь минималистичную грустную вещицу Хуана Понсе де Леона «Там мой закат».
И отдыхаешь душой от «Мой адрес не дом и не улица» и торжественной хоровой кантаты «Партия — наш рулевой».
Энергичная «Танцуем на вашем празднике», начинающаяся с одинокой лютни, к которой постепенно добавляются новые инструменты и так крещендо до ликующего форте с ударными и перкуссиией. По сути, совершенно современная вещь, сыгранная на барочных инструментах.
Как и «Propinan de melyor» с запоминающейся мелодией, твердым ритмом и почти эффектом «Cry-baby» полученным с помощью какого-то древнего варгана.
Простенький и бесшабашный «Продавец апельсинов» со своей свирелью.
Заводная «Schiarazula marazula» со странными духовыми и язычковыми.
Запоминающийся «Вальдшнеп», сыгранный то ли на альте, то ли на его древнем родственнике.
Ну и красивый, несколько аутично-механический «Танец миледи Кэри», будто написанный для шарманки или механического пианино, но от этого не менее завораживающий.

Если возникнет желание найти целиком, то в поиске задайте что-нибудь вроде "Musica Iucunda", "Светская музыка XII-XVII веков" или "Atrium musicae de Madrid".
Мне попались две или три ссылки с полным альбомом.

Ну, а в комментариях можно послушать с полдюжины упомянутых композиций.

Грегорио Паньягуа и Atrium Musicae de Madrid
Грегорио Паньягуа и Atrium Musicae de Madrid

слушать


Помидоры из детства

13.06.2012

Лет пятьдесят назад повез меня отец в зеленом пыльном поезде в Калужскую губернию.
Переночевали в поезде, приехали на место к полудню, вышли на пустынный перрон, к обколупаному, когда-то в желтой штукатуре домику с провалившейся крышей и одинокой решетчатой бойницей с кривой надписью над ней: «Билеты».
Солнце шпарило с бесстыдно голого неба, не прикрытого даже легким облачком.
Выйдя с вокзала, прошлись по жаркой, пыльной, безлюдной улице с одинокой покосившейся колонкой, деревянным фонарным столбом без лампы и брошенной у забора телегой.
Пройдя мимо лошади, сонно мотающей гривой рядом с дряхлым, военных лет грузовиком, зашли в столовую.
Или это было кафе. Или рюмочная.
Разницы нет, все они тогда были на одно неумытое, побитое жизнью общепитовое лицо.
Замызганный домик с давно выцветшей на солнце, смытой дождями до неразличимости вывеской над дверью.
Внутри душный полумрак с запахом тушеной капусты, лениво плавающая в воздухе пыль и четыре стола на изуродованных артритом ножках.
За одним, молча и сурово подъедали макароны два шофера в пропитанных тавотом и бензином ватниках.
На остальных столах крошки, мокрые разводы, пустые салфетницы с надписью «Общепит» и влажная крупная, похожая на серый кварцевый песок, соль в нечистых блюдечках.
По столам неторопливо подбирали крошки большие сытые черные мухи.
В Москве таких огромных мух не водилось.
Были они размером почти со шмеля, иссиня-черные с бензиновым отливом.
Купили лимонаду, кисловатого ржаного хлеба с пропеченной до хруста коркой, и два помидора.
Помидоры были огромные, крепкие, сочные, красные, будто налитые кровью, но не глянцевые, а как бы слегка припорошенные пылью, плавающей вокруг.
Отец достал из портфеля перочинный нож, разрезал помидоры на четыре части и мы принялись их есть, посыпая большими кристаллами соли, которая каменной крошкой хрустела на зубах.
Это были самые вкусные помидоры, которые я когда-либо ел.
Даже отдаленно похожие на них с тех пор не попадались.
Ничего больше не запомнил о том дне, только огромные сочные помидоры с чуть подгорелым черным хлебом и каменной серой солью.
Странные вещи отчего-то в памяти остаются.
Почему именно помидоры так крепко и основательно засели в памяти, случайно зацепив и потянув за собою и лошадь, и пыльную улицу, и суровых шоферов с их макаронами?
Наверняка, было в этом городке еще что-то интересное, необычное для сугубо городского мальчишки, что должно было остаться в памяти.
Но память пуста. Только эти нелепые, сказочно вкусные помидоры.

Сельская столовая


Двушки для Нижнеусральска

01.05.2012

Телефон для Нижнего Усральска

Да, мобильные телефоны, замечательное изобретение, гений инженерной мысли и ловкая китайская материализация этой мысли.
Насколько они удобны, по-настоящему могут оценить только те, кто бегал по газетным киоскам и обувным будкам в попытках разменять «двушки», или не мог выйти из дома, сидя у дискового телефона в ожидании важного звонка.
Определители номера отсутствовали как явление, и друзья-знакомые договаривались между собой о кодовых звонках, например, «три-два-два».
То есть если я хотел, чтобы приятель знал, что звоню именно я и взял трубку, я сперва набирал номер и ждал три гудка, потом вешал трубку, набирал еще раз и ждал два, а после еще раз два.
Такие вот были сложности.
А чтобы позвонить в другой город, сперва необходимо было дозвониться до «межгорода», заказать разговор и ждать, иногда полдня, пока не перезвонит телефонистка и не промычит в трубку: «Нижнеусральск заказывали? Соединяю!»
Ждешь ответа Нижнеусральска, а там, как назло, как раз вышли за хлебом с кефиром и никто не берет трубку, и вся эпопея начинается сначала.
Иногда приезжал в другой город, где было ровно три телефона: один на телеграфе, один в райкоме ЦК КПСС и один дома у председателя райкома.
Домой оттуда звонить можно было только с телеграфа и только ночью, потому что днем связи не давали.
Ночью она тоже бывала не всегда и ждать соединения приходилось иногда часами, но других вариантов не было.
Хотя кое-кто умудрялся переговариваться телеграммами, почти как сейчас эсемесками.
Но это требовало очень специального характера и умения виртуозно отражать атаки разьяренных телефонисток.
Позвонить в другую страну вообще было нельзя ни из какого города.
Только ехать на центральную переговорную станцию и там, по предъявлению всех справок и бумаг, попробовать уговорить телефонистку соединить с варшавой или гданьском или, не дай бог, с нью-йорком или тель-авивом.
Моя бабуля жила в крошечной московской двухкомнатной коммуналке с татарской семьей.
Телефон, естественно, был один на всех и висел в коридоре между железными тазами, на исписанной номерами стене с карандашом на веревочке.
Соседи были доброжелательными людьми, но «кирдык башлык ёк не знаю эйбер кирек терезе», раздающиеся из коридора отчего-то раздражали.
Правда, еще больше раздражали вполне себе русскоязычные беседы соседей другой моей бабушки.
Те любили основательно устроившись в коридоре под телефоном, подолгу, во всех подробностях и очень громко обсуждать перепитии частной жизни своих многочисленных родственников и знакомых.
«Да-да, Клав, и не говори, она к нему пришла, и прям так ему и говорит, знать тебя не знаю, говорит, и иди, паразит, откуда пришел к Нинке своей, к шалаве, говорит, Клав, ну ты представляешь, прям так и врезала ему, а он зенки свои пропитые выпучил и ей говорит…»
Сколько было пропущено встреч из-за того, что стояли и ждали друг друга у подковы Кропоткинской, но с разных сторон.
А как отойдешь, если боишься, что в любой момент она может подойти, тебя не увидеть и уйти.
И позвонить не отойдешь, да еще таксофон найти надо, да такой, чтобы трубка не оторвана, диск не сломан и двушки не жрал.
А еще самих двушек где-то набрать надо, а киоскеры, падлы, не меняли.
Во многих киосках изнутри объявления на силикатный клей сажали «По две копейки не размениваю!!!» или «Двушек нет!!!».
Прямо так, с тремя восклицательными знаками.
Когда купил первый домашний радиотелефон, здоровенный такой черный панасоник размером с блок сигарет, и тяжелый как кирпич, то вышел вечером к дороге, проверить насколько он «бьет».
Метров через пятьдесят рядом резко остановилась ментовская и выскочившие сержанты с лейтенантами долго и раздраженно светили фонариками, требовали показать разрешение на приобретение и пользование.
Тогда еще на сотовые телефоны требовалось получать специальные разрешения с подписями и печатями, как на оружие.
А я долго объяснял им, что это вовсе не сотовый, а новый такой домашний радиотелефон и разрешения на него не надо и у меня его, естественно, нет.
Они не верили, крутили прямоугольник в руках, тыкали кнопки, а потом, недовольно матерясь, уехали.
С этим телефоном я долго чувствовал себя белым человеком.
Я мог выйти в магазин, не боясь попустить звонок, мне не надо было бежать из комнаты в кухню, чтобы снять трубку, я мог разговаривать, и при этом свободно дефилировать по всей квартире не путаясь в скрученных проводах.
Ах, какой это был кайф!
Затем, на смену сотовым телефонам, похожим на армейскую радиостанцию, которые обычно таскали за хозяином в красном пиджаке шоферы или охранники, пришли телефоны уже вполне современные по размерам и внешнему виду, и довольно легко помещающиеся в кармане.
Но для того, чтобы положить в карман такой телефон, сначала надо было из этого кармана вытащить плотную пачку купюр — стоили такие телефоны конкретных денег и позволить их себе могли очень немногие.
С каким небрежным шиком и устало-скучающим выражением лица кто-нибудь на улице вынимал из кожаного футляра, притороченного к поясному ремню, серебристую мотороллу и громко что-то в нее говорил о «двух концах», «белых откатах» и тому подобных реалиях того времени.
Впрочем, китайские и малайзийские товарищи своим неустанным трудом эту дискриминацию довольно быстро исправили, мобильные быстро дешевели и через три-четыре года «сотик» из предмета гордости и престижа стал тем, чем он и должен быть — обычным средством связи.
Тогда телефоны еще не умели ничего, кроме позвонить, и в них не было камер, плееров, радио, браузеров, букридеров, офисных программ и карт дорожных пробок яндекса.
Что я считаю скорее достоинством, чем недостатком.
Самыми удобными изобретениями двадцатого века лично я считаю телефон г-на Белла и компьютер.
Ну и, конечно, связанные с ними мобильную связь, интернет и обычное телевидение, которое, хоть и превратилось в зловонную выгребную яму, но при аккуратном и вдумчивом пользовании может еще сеять разумное, доброе, вечное.


Что же ты, Ерофеич

25.04.2012

Позор на мою седую бороду. Думал, все пил, а ролик посмотрел и оказалось, что «Ерофеича» позорно пропустил, даже стакана не выпил, не говоря уже о пузыре.
Ну как теперь жить, с таким дефектом биографии?
Вам-то, трезвенникам все равно, вы тридцать третий от трех семерок не отличаете, а мне — несмываемое пятно на репутации и позор на больную голову.
Ролик очень на любителя, поэтому радетели за трезвый образ жизни могут идти лесом.