Pepsimist

Оно сколько ж лет прошло… Иных уж нет, а те далече… Но кое-кто все же прошел, плюясь и отхаркиваясь сквозь все вонючее, в чем мы барахтаемся и не любя нас всех, плюя на всё, не веря ни во что, несмотря и вопреки живет.

Теги: Фото люди ностальгия ссср

Много лет назад, когда я активно любил алкоголь (сейчас я его тоже очень люблю, но пассивно, то есть не пью), в дверь позвонил «точу-ножи-ножницы» с походным ручным инструментом через плечо.
Такой типичный тихий алкаш, каких полно у магазинов.
Физиономия лица у него была располагающая, вся в растопыренной пегой бороде и желтых прокуренных усах.
Ну, у меня с собой, естественно, было.
И то, что было я уже принял во внутрь в количестве как раз достаточном для благодушно-общительного настроения.
Я вынес в холл перед квартирой пузырь любимого мною белого Havana Club с серебряной этикеткой, стаканы, тарелку с колбасным кольцами и потребовал научить меня точить-ножи-ножницы с помощью хитрого ножного приспособления с ремнями, педалями, деревянными козлами и одним абразивным диском.
Сперва мы, конечно, приняли по маленькой.
Потом покурили и приняли еще по паре маленьких.
Когда маленькие закончились, принялись за большие.
В промежутках между большими мы что-то увлеченно точили.
На следующее утро, выйдя с восьмигранной головой на кухню выпить воды, а если повезет, то и покрепче, я обнаружил на столе груду уродливых, коротеньких, сточенных под корень останков моих любимых ножей и пару бывших ножниц, похожих на спицы с кольцами.
Сказать, что я был расстроен, значит не сказать ничего.
Кухонные ножи (именно и только кухонные) моя страсть.
Я обожаю удобные, острые ножи различных форм и размеров, предназначенные каждый для своей надобности, различных продуктов и разных типов нарезки и шинковки.
А тогда достать (не купить, а именно «достать», то есть приобрести по знакомству, «по блату» за отдельные деньги или за ответные услуги) приличный нож было нереально большой проблемой.
Свои я собирал долго и тщательно, выискивая и выменивая или выкупая у знакомых, заказывая особо сложные и редкие знакомым мастерам на заводах из специальной стали «за пузырь».
И тут эти все мои сокровища, моя любимая рабочая коллекция лежит убитая, искореженная, изуродованная на грязном кухонном столе рядом с пустыми бутылками и тарелкой с высохшей колбасой.
Когда к полудню с ответным пузырем явился этот гнусный алкаш с пегой бородой, я вынес его за шкирку вместе с его педальным инструментом к лифту и даже не сказал ни единого матерного слова.
И вообще никакого не сказал.
Потому что никаких кроме матерных я бы тогда выговорить не смог.
А вокруг все же дамы-дети-соседи и мне не хотелось пачкать их уши своими наболевшими высказываниями в адрес мастера абразивного дела.
Долго и трудно собиралась новая коллекция.
А пока она собиралась, был вынужден пользоваться чудовищными ножами советского производства, которые гнулись, мялись, ломались, не держали заточку, были дико неудобными и по форме и по размерам.
Почти все они были с занозистыми деревянными ручками, которые приходилось самому доводить напильником до ума и кипятить в масле, чтобы хоть как-то можно было ими пользоваться.
Зато сейчас…
Сейчас у меня есть все, что нужно лично мне.
И старая любимая разделочная доска из толстого оргстекла, снятого когда-то с идиотской таблички в одном из музеев, где я работал.
Эту доску не променяю ни на одну специальную из магазина.
Пара такого дерьма у меня уже есть, служит подставками под горячее.
Словом, если увидите где-нибудь пегую бороду «точу-ножи-ножницы», гоните сразу в шею.
Пинками.
И не пейте водку.
Она невкусная.
Пейте джин, или виски.
Или пейте белый кубинский ром.
Эх, советская «Гавана клаб», с серебряной этикеткой, где ты сейчас…

Теги: Манжеты ненаписанное ностальгия слова ссср

Давний, юношеский еще приятель.
Времен расцвета застоя или как его там правильно…
Короче, портвейн, гитары шиховского мебельного комбината, какие-то девицы, от которых запомнились только красные губы, шумные компании и ни одной тринадцатой зарплаты, потому что работать целый год, это очень долго, это почти вся жизнь.
А жизнь должна быть легкой и веселой, даже если она тяжелая и унылая.
Саша — уникум.
Саша фантастически неудачливый, неуклюжий, умудрявшийся разбить или сломать все, что только можно, и даже то, что в принципе, казалось бы, сломать нельзя.
Но Саша мог все.
Если вы слышали что-нибудь про торнадо, тайфуны, землетрясения и взрывы вакуумных бомб, то можете считать, что знаете Сашу.
Саша милейший, добрейший человек и застенчив до неприличия.
При этом пригласить его в дом, как позвать в гости цунами.
Саша всегда старался очень аккуратно и осторожно ходить, поворачиваться, вставать, садиться, выпивать стакан и брать вилкой селедку с луком.
При этом сама собой падала посуда, трескались стекла в дверях, взрывались лампочки в люстре, из магнитофона начинал валить едкий дым, котам на хвост с дальних полок падал Брокгауз и Эфрон в кожаном переплете, в холодильнике лопалась бутылка «Салюта», а на лестнице вышибало пробки с искрами и дымом.
Никто никогда не позволял Саше сделать что-то важное.
Это было немыслимо.
Например, сходить за портвейном.
Или открыть уже принесенный портвейн.
Или разлить по стаканам уже открытый.
Или производить любые движения руками, ногами, туловищем и головой, пока стаканы не выпитые стоят на столе.
Когда он однажды переходил дорогу на пустынной улице, откуда-то с неба упал камаз и Саша успел сунуть ему под колесо большой палец ноги.
Мы были рядом, но не успели среагировать.
Когда привели его в чувство и спросили зачем он это сделал, Саша ответил, что ведь шина, это просто надутая резина и поэтому, по его мнению, не должно быть больно, а тут как раз появился камаз и он решил это проверить.
Доля секунды.
Две недели он ходил без ботинка с гипсом на большом пальце.
Он вообще все время был либо в гипсе, либо в бинтах, либо в пластыре, либо просто с синяками и шишками.
Однажды он проверил напряжение в сети, сунув в контакты железную вилку.
Когда ему забинтовывали обгоревшие пальцы и спрашивали зачем он это сделал, он ответил, что специально сунул вилку, а не пальцы, поэтому не понимает, как его могло ударить.
В гостях у одного знакомого его едва успели остановить, когда он решил нажать на курок охотничьего ружья, заглядывая при этом в ствол.
Он сказал, что просто хотел посмотреть, как работает боёк.
Перед этим он сам сунул патроны в ствол, но по вечной рассеянности не подумал, что боек и патроны как-то взаимосвязаны.
Как-то, проезжая на велосипеде по набережной, на довольно крутом спуске он влетел в стоящую тогда у светофора круглую милицейскую будку, разбив и будку, и велосипед, поломав ребра и пробив голову.
Видевший это наш общий знакомый рассказывал, что Саша метров за пятьдесят от будки стал, как сумасшедший крутить педали, все больше разгоняясь и в будку уже въехал на максимальной скорости.
Когда у него в больнице спросили, зачем он это сделал, он ответил, что хотел притормозить на спуске, но разволновался, растерялся и забыл в какую сторону крутить педали, чтобы затормозить.
Ручного тормоза на его велосипеде не было.
А повернуть руль он не мог, потому что смотрел только на будку, чтобы в нее не врезаться.
Сесть с ним в один лифт, значило застрять между этажами без света и связи.
Когда мы садились в вагон метро, у него что-нибудь обязательно защемляло дверьми.
Хотя мы всегда пускали его впереди, а сами проходили за ним, чтобы не упускать из виду.
И все равно или сумка или шарф или нога или рука оказывались между дверьми.
Однажды он проехал остановку на автобусе не успев с него сойти.
По пояс он был уже снаружи, а другая половина оставалась в автобусе.
Саша выходил с задней площадки полупустого автобуса и никто из редких пассажиров его одинокую заднюю часть не заметил, а водителю, видимо, было лениво лишний раз смотреть в зеркало.
Как Саша нам потом рассказывал, ему было очень неловко отвлекать водителя и пассажиров, поэтому звать на помощь он постеснялся.
И целую остановку проехал, скромно глядя на ехавшие рядом жигули.
Саша, единственный человек из тех кого я знаю, кому чуть не выбило глаз лопнувшей гитарной струной.
Этого в принципе не бывает, но с Сашей бывает все.
При мне на даче он взял топор, чтобы отнести его к мангалу.
Топор выскользнул у него из рук и упал точнехонько углом на единственную дырку в его старом дачном ботинке.
Шашлыки он ел лежа в бинтах.
Шампуры ему не давали.
Специально для него шашлыки снимали с шампуров, клали на алюминиевую тарелку и давали столовую ложку.
Вилка в сашиных руках, как атомное оружие в руках заокеанских агрессоров — может и обойдется, а может и рвануть.
Вместо стакана давали жестяную кружку, а нож не давали вообще никогда и ни при каких обстоятельствах.
Саша очень страдал от своих разрушительных свойств.
Страдал физически и страдал морально, мучаясь стыдом и неловкостью за причиненные разрушения.
Может быть, поэтому у него всегда была такая милая извиняющаяся улыбка.

Теги: Портреты Жестом по мимике ненаписанное ностальгия слова

Нечто похожее публиковал здесь и здесь. Советую глянуть.

Теги: Фото любопытно ностальгия фотография

Вы, товарищи, как хотите, это мне все равно, но я не хочу обратно в СССР.
Там все было скверно, скучно, тоскливо, пусто, гнило и отвратительно.
Кроме одной вещи.
Единственная по-настоящему хорошая вещь, которая была в СССР, это наша молодость.
Которая в нем же и осталась.
И сейчас ностальгируют не по совку, не по совдепу, не по эсэсэсэру и не по колбасе за два двадцать.
По молодости собственной ностальгируют.
Поздно, товарищи.
Кончилась ваша молодость вместе с колбасой и эсэсэсэром.
Моя молодость с совком никак не связана.
Я был сам по себе, совок сам по себе.
Хотя мешал, сука, сильно.
Но все равно мы были по разные стороны экрана.
По разные и остаемся.
Так что, какая уж тут, на фиг, ностальгия.

Теги: Манжеты ностальгия совок ссср

Помню, помню эти школьные «уроки труда».
Пальцы отказываются набирать эти слова без кавычек.
Вот только в нашей школе все это выглядело совершенно иначе, чем на этой постановочной фотографии.
Никаких умильных береток, никаких халатов, все, что можно было надеть, это ситцевые бухгалтерские нарукавники и черный фартук.
То есть, если родители расстарались и сшили их, а ты захватил из дома.
Если нет, то это проблемы твои и твоих родителей.
Помню «учителя труда», кургузого то ли василь-василича, то ли иван-иваныча с неряшливым подбородком, который он, наверное, плохо видел в маленьком грязном зеркальце, когда громко скреб щеки по утрам безопасной бритвой «Нева».
Мятые темные штаны с вытянутыми коленями.
Именно штаны, а не брюки.
Жеваный пиджачок с растянутыми карманами и лоснящимися локтями.
Сизо-клетчатая рубашечка с непременно расстегнутой верхней пуговицей и выглядывающей из нагрудного кармана пачкой «Севера».
И умопомрачительное косноязычие, поражавшее меня в нем с первого дня.
Объем его активного словаря не превышал словарного запаса Людоедки-Эллочки, только состоял из узкоспециальных терминов вроде «чугуний», «люминь», «держи кардан», «цапфой по еблу», «вмажем по стакану».
Ну и все эти термины разбавлялись обычным, я бы сказал, бытовым матом.
Василь-василич матом разговаривал, а когда хотел грязно выругаться, употреблял что-то вроде: «интеллигент вшивый», «дохуя умный, что ли», «начитанный ты больно, бля», «а папочка у нас, небось, профессор» и тому подобные обороты, столь любимые гегемоном.
Не знаю, читал ли он что-нибудь кроме газет «Правда» и «Труд», подписка на которые была обязательной.
Думаю, что и их он не читал.
Раз в месяц каждый учитель должен был делать коротенький доклад по международному положению и рассказать о наших успехах на всех фронтах.
Ну, там, пламенная борьба американских негров за свои права, наша битва за урожай, сводки с фронта полевых работ, репортажи с передовой линии уборки картофеля, очерки из горячих точек посевной-уборочной и тому подобная милитаризированная чушь.
То есть мы все время находились в состоянии войны со всем миром, с природой и с самими собой.
Причем, все время почему-то проигрывали, списывая это на что и кого угодно, только не на собственную безрукость, безголовость и неумение-нежелание работать.
Думаю, что газет василь-василич не читал, а информацию черпал из висевшего тут же в мастерской большого допотопного черного блюдца громкоговорителя.
То ли громкоговоритель этот был неисправен, то ли всем был до фонаря, но он никогда не выключался и круглосуточно что-то хрипло рассказывал.
Вряд ли иван-иваныча хватило бы даже на то, чтобы более-менее связно изложить на бумаге услышанное, и вернее всего, пару тетрадных страничек для него исписывал какой-нибудь его друган-собутыльник из старших классов.
Откуда и почему он попал в школу, не знаю.
То ли уволили за профнепригодность с близлежащего завода «Каучук», то ли перебрался на более спокойное место из сантехников, но учителем ни в каком смысле этого слова он, конечно, не был.
Этот василь-василич не утруждал свои мозги чтением методичек, выстраиванием учебного плана, придумыванием интересных заданий.
Он поступал проще.
Например, заставлял здоровенным напильником стачивать (сдрочить, как он выражался) два сантиметра со стальной болванки.
Болванки выуживал тут же из ящика с металлическими отходами, а сантиметры надо было отмерять деревянной школьной линейкой, ибо штангенциркуль в школе был один и всегда был заперт в шкафу, как ценный учебный экспонат.
Или, скажем, из обрезков кровельного железа надо было при помощи ржавого зубила и клещей согнуть совок для мусора.
На глазок, без чертежей и объяснений.
Как иногда плавать учат — столкнут в воду и выплывай, как знаешь.
Бессмысленное сорокапятиминутное елозание зазубренным рубанком по обрубку деревяшки.
А время от времени он притаскивал откуда-то ящик разнокалиберных гнутых гвоздей и весь класс дружно выпрямлял их, стуча молотками.
Подозреваю, что гвозди он потом использовал в своем подсобном хозяйстве.
При тогдашнем глобальном и повальном дефиците всего, в том числе и гвоздей, василь-василич должен был оставаться доволен.
И это, кстати, единственный из всех полученных в школе «трудовых навыков», что пригодился в жизни.
Все остальные нужные и полезные навыки и знания приходилось приобретать самостоятельно.
Впрочем, это относилось не только к урокам иван-иваныча, а и к школе как таковой.
Читать и писать я умел до школы, и из нее вынес, пожалуй, только вызубренную таблицу умножения, плюс, стойкое отвращение к организованной учебе и всем видам учебных заведений.
В мастерской иван-иваныча у окна стоял обшарпанный токарный станок, предмет гордости и нежной его любви.
Иногда станок неожиданно начинал работать, производя оглушительный рев, скрежет и подозрительно стуча чем-то там у себя внутри.
И тогда наполненный простой рабочей радостью иван-иваныч щедро обещал круглым отличникам «дать порулить».
Отчего очкастые круглые отличники бледнели и принимались убеждать иван-иваныча, что не такие уж они и круглые, и вообще даже и не отличники вовсе, а так, самые обычные хорошисты, а в четвертом классе даже тройки как-то получили.
Но пугались они зря, потому что за станок иван-иваныч все равно пускал только классово близких ему двоечников и второгодников с «камчатки».
Им он вообще позволял многое.
Им разрешалось за компанию подымить в классе папироской при закрытой двери и открытом окне.
Рассказывал им свои анекдоты и гоготал над услышанными от «камчатской» компании.
Анекдоты, разумеется, были специфические, что называется, не для дам.
Других там не рассказывали и, видимо, не понимали.
Одним из любимых классных заданий иван-иваныча было такое: он раздавал всему классу по обрезку стальной арматуры и заставлял все сорок пять минут пилить ножовкой эти пруты на куски.
Размер и количество кусков значения не имели.
Да, собственно, и ничего во всем этом значения никакого не имело.
Больше всего угнетало то, что вообще являлось в совке всеобъемлющим и основополагающим — это абсолютная, возведенная в принцип бессмысленность труда.
Ощущение ненужности и абсурдности своего труда, вот что сильнее всего врезалось в память и осело где-то в подсознании неким рефлексом, когда при словах «работа», «труд» немедленно сводит скулы и требуется срочно принять портвейна, чтоб унять эту скребущую, тянущую тоску, когда от безысходности и бессмысленности окружающего хочется выть волком.
Да, но это уже не о школе.
Ну, а о процессе приобретении мною полезных трудовых навыков в простой советской школе, вроде все рассказал, что помнил.
Правда, и помнить особо нечего.
Наверное, оно и хорошо.

Теги: Манжеты ненаписанное ностальгия слова ссср

Семьдесят шестой год. Через год, пятого марта я женился. И вот, уже тридцать три года. По стаканчику винца выпили, отпраздновали.

Теги: Манжеты ностальгия фотография